«…братьев резать научат…»
— Сдался! — возликовали дяди. — Эй, тихоня! Сам-то что умеешь?
Повернувшись к Пелопидам спиной, Амфитрион зашагал к стойке с оружием. Выбрал копье по руке, смерил взглядом расстояние до чучела, облаченного в старый доспех. Далековато, подумал он. Ладно, сойдет. Первый бросок поразил щит, выставленный вперед. Следующее копье угодило в столб, служивший чучелу ногами. Успех окрылил Амфитриона. Взяв сразу два копья, длинное и короткое, он для пробы взмахнул длинным. Годится… Миг, и пара Зевесовых молний — одна за другой — устремилась в полет. Та, что покороче, врезалась в щит, заставив чучело содрогнуться. Жало второй мелькнуло над краем щита, вонзившись жертве в «лицо», между нащечниками шлема. Дерево треснуло с оглушительным хрустом. Чурбан, заменявший чучелу голову, отвалился и запрыгал по земле, волоча за собой глубоко вошедшее копье.
На третьем прыжке чурбан раскололся пополам.
— А еще я умею петь, — сказал Амфитрион.
И затянул на весь гимнасий:
— Хаа-ай, гроза над морем…
Свите они велят ждать у обочины. К святилищу Персея — его возвели два года назад, по левую руку от дороги, ведущей в Аргос — братья направляются вдвоем. Электрион несет на руках трехмесячного ягненка. За поясом ванакта блестит жертвенный нож без ножен. В сумке Сфенела лежит остальное: ячменная мука, мед, огниво и трут.
Тропа ныряет в заросли астериона[26]. Стены звездчатой зелени надвигаются, сходятся шелестящим коридором: трава успела вымахать в рост человека. Канаты из астериона получаются замечательные. Но запах у него… К счастью, дальше лежат благоухающие заросли мирта. Тяжело дыша, Персеиды вступают под сень кипарисовой рощи. Под ногами играет ковер из опавшей хвои. Глаз радует темная зелень деревьев — копий, устремленных к небу. Длинные тени расчерчивают землю, меж ними бьют золотые клинки — лучи восходящего Гелиоса. Воздух хочется пить, как пряное вино.
Когда отцовское святилище открывается братьям, солнце встает прямо над ним. Буйство пламени над снежным мрамором колонн. Стражи-кипарисы по бокам кажутся черными. Бирюза небесного свода над головами. Зодчий знал свое дело. Ничего лишнего. Крыши над храмом нет. Четыре колонны, квадрат плит, жертвенник.
Отец бы одобрил. Он не любил излишеств.
— Радуйся, Убийца Горгоны, — тихо произносит Электрион.
Сфенел молчит.
Они начинают приготовления. Пока младший смешивает ячменную муку с медом, старший привязывает ягненка и разжигает огонь в углублении за алтарем. Яма и алтарь. Окажись здесь некий Меламп из Фессалии — он бы много смог рассказать о предметах и образах, плоти и символах, высотах Олимпа и глубинах Аида… Но Мелампа рядом нет. Камни по краям кострища грязны от копоти. На дне — зола и угли. На алтаре — бурые потеки. Их еще не успел смыть дождь.
Персея помнят не только сыновья.
Сфенел водружает на жертвенник чашу с мукой и медом. В яме вспыхивает огонь. Трещат смолистые ветки, стреляя белесыми искрами. Ягненок блеет, хочет сбежать. Он ни о чем не подозревает. Ему просто не нравится огонь. Но привязь держит крепко. Суровый, как Зевс в грозу, Электрион посыпает голову ягненка остатками муки.
— Жертву прими, наш отец богоравный…
Кривой клинок — подобие знаменитого Персеева меча — вспыхивает на солнце. Ягненок дергается; слабые ноги подламываются, он тыкается лбом в землю. Электрион подхватывает жертву. Кровь льется в чашу, пятнает алтарь и мощные руки ванакта. Когда кровь брызжет в «огненную яму», капли шипят в пламени.
Красные в желтом.
— Радуйся, отец. Твой сын Алкей оказался достоин тебя. Он бился, как истинный герой, — в голосе Сфенела чудится тень раздражения. — Хвала богам, наш брат остался жив. Он помнит тебя. Мы помним тебя.
Двое стоят над алтарем. Молчат.
Налетает ветер.
Знак?
Вскоре языки пламени лижут освежеванную тушку ягненка. Мясо превращается в уголь. Персеиды оставляют святилище, углубляясь в рощу. Колонны скрываются за деревьями.
— Ты не должен был ехать со мной в Микены!
— Что?
— Тебе надо было остаться в Тиринфе!
— И что бы я сделал? Привязал Алкея к дверному косяку?!
Солнце бьет в глаза Сфенелу. Досадливо морщась, он отступает в тень.
