— Ремни! Несите ремни! И веревки…
— Зачем? — изумились оба Спартакида.
— Вязать!
— Кого? Пленных?
— Меня!
Взойдя на колесницу, Алкей сцепил зубы. Он ждал боли. Но все вышло проще — сухая нога давным-давно утратила чувствительность. Возница, сопя от сосредоточенности, привязывал «обузу» — так Алкей тайком звал ногу — к бортику, пеленая ее ремнями от лодыжки до середины бедра. Алкей рискнул перенести на «обузу» вес — и рассмеялся. Если опереться на копье, а правой рукой ухватиться за Фирея…
«Губитель! — воззвал сын Персея к богу войны. — Сто быков за один день!»
И увидел в небе коршуна — Арееву птицу.
Муки Тантала, изнывающего в Аиде от жажды и голода, страдания Сизифа, катящего в гору огромный камень, пытки Иксиона, распятого на огненном колесе — ничто в сравнении с дорогой от Тиринфа до Навплии.
Шлем скрывал слезы и глушил стон.
Шлем его сына.
Туча ползла с запада, от яблочного сада Гесперид на краю земли — сизый нож в мягкое подбрюшье неба. Отлежалась бронза в земле, сгнила по краям, выщербилась. Навстречу ножу багряной струей текла кровь солнца. Так и сошлись — нож и струя. Скользнули впритирку, заняли небокрай над Арголидским заливом. В щербинах бронзы — живой багрец. В дырах пурпура — хищный металл.
Быть беде.
На берегу, где окрестные мальчишки годами играли в Персея и Медузу, сгрудились телебои. Сохла ладья, вытащенная из воды. Задрав корму, она напоминала пленницу, распяленную для насилия. Вдоль борта, лопастями вверх, стояли весла. В десяти шагах от ладьи, концом зарывшись в песок, отдыхала мачта. Еще дальше, на безопасном расстоянии от корабля, горел костер. Огонь жадно лизал свиную тушу — жил кабан, да кончил жизнь на вертеле. Стекая вниз, жир шкворчал на углях. Привязаная к колышку, жалобно мекала коза.
Бедняге хотелось на волю.
По рукам шел мех с вином. Кормчий, сдвинув на затылок шапку из собачьей кожи, хлебнул дважды — видать, заслуги позволяли. Высокий, широкоплечий пират, хохоча, отобрал у кормчего мех. Но пить раздумал: повернулся к незваным гостям — верней, незваным хозяевам — которые явились аккурат к трапезе.
Алкей замахнулся копьем.
Мудрый, здравомыслящий человек, сейчас Алкей был новобранцем, впервые угодившим на поле боя. Весь его предыдущий опыт не мог подсказать: что делать? Ветеран орейских сражений, окажись он на месте старшего Персеида, сразу оценил бы главное — телебои ведут себя, как дома. Караулов, и тех не выставили. Ну хотя бы встрепенулись, заслышав стук колес и топот десятков ног! Нет же, вино пьют. Вопль рыдающего гонца: «Пропадаем!» — боги свидетели! — наверняка был преувеличением. Если Навплию только собираются грабить — чего ждут? Ночной тьмы? Если Навплия уже разграблена — где добыча? Где уведенные в рабство?
Кабан с козой, что ли?!
В поведении тафийских головорезов крылась загадка, которая удержала бы руку матерого вояки. Увы, рука Алкея подчинялась иным законам. Милостью судьбы он перестал быть калекой, сделавшись защитником, военачальником, первым вступающим в битву. В крови кипел алый пламень смертных и серебряный ихор Олимпийцев — многих поколений бойцов, готовых рвать соперника зубами. Безошибочно определив вожака, он изо всех сил метнул копье в высокого пирата. Метнуть следом за первым и второе копье Алкей не догадался. Сын Персея опирался на него, как на посох, а метать посох — святотатство для хромца.
— А-а! — выдохнули за спиной тиринфяне.
В момент броска Алкей поклялся бы щитом Афины, что копье поразит цель. Уверенность царила в нем, даруя ясность чувств. Но высокий пират тряхнул гривой темных волос, вопреки обычаям доходившей телебою до лопаток, и странный блеск ослепил Алкея. Словно златая нить впилась в зрачок, прорастая в мозгу лозами дурмана. Цепкие усики добрались до руки, державшей оружие — вцепились в жилы, мышцы, навязывая чуждую волю. Копье сорвалось в полет, воплощенной смертью пронизывая воздух. Мелькнув у плеча жертвы, избранной Алкеем, оно поразило кормчего в лицо. Хрустнула переносица, уступая напору медного жала; миг, и лопнула шапка на затылке, выпуская острие на свободу. Кормчий опрокинулся на спину, дергая ногами. Укоренясь меж глазами тафийца, копье вознесло к небу тупой конец древка.
