— За ними! Быстрее!
Он надеялся успеть. На плечах у бегущих ворваться в крепость, одним стремительным ударом взять твердыню Тафоса — и закончить войну в первый же день. Увы, словам вождя не вняли. Кое-кто так увлекся грабежом, что оглох к призывам сына Деионея. Или сделал вид, что оглох. Впрочем, и тех, кто последовал за Кефалом, хватило бы для захвата цитадели.
Не получилось.
Кефал обогнал всех. К нему вернулась быстроногая юность. «Это мой остров! — стучали подошвы. — Остров, который я оставлю сыну в наследство. И пусть Афины подавятся…» Скрип закрывающихся ворот он услышал за миг до того, как вылетел на пригорок перед крепостью. «Опоздал!» — щель меж створками исчезала на глазах. Над ухом залихватски присвистнула стрела. Рядом клюнула землю другая. В правой руке Кефала гудела, превратясь в размытый круг, ременная петля пращи. Дозорный на стене замахнулся дротиком, и навстречу тафийцу ударил свинцовый «желудь». Дротик оцарапал Кефалу скулу. Дозорный рухнул с проломленной головой. Глухо взревели телебои; в ответ им раздался дружный рев афинян, фокейцев и локров, вываливших из-за пригорка. Защитники на миг опешили — и это, наверное, спасло Кефала.
Потом была глупая толчея под стенами:
— Сдавайтесь, мокрицы! Тогда пощадим!
— Крысы! Сперва возьмите нас!
— Сдох ваш Птерелай! Зарезали, как свинью!
— Как бы вам не сдохнуть…
— Таран! Несите таран! — надрывался Кефал.
Его услышали. Десять человек побежали назад, к кораблям. Пока таран сгружали на берег и тащили к стенам, Кефал послал разведчиков по горным тропам. Велел искать обходные пути, ведущие в город. Ударить бы с двух-трех сторон…
Разведчики вернулись быстро, и не все. На тропах ждали засады.
— В Тартар их! — решил Кефал. — Зачем зря терять людей? Возьмем крепость, а там горцы сами приползут…
Наконец стенобитное бревно, увенчанное «бараном» из меди, установили на катки. Сверху навесили двускатную крышу из дубовых досок. Покрыли мокрыми шкурами, чтоб не подожгли.
— Вперед!
И в ответ, со стен, ликующее:
— Птерелай!
— Птерелай!
— Крыло Народа!
Телебои на галерее отшатнулись, торопясь расступиться — и над воротами возник голый утопленник. Мертвенно-бледное лицо. Стоячий, как омут, взгляд. Мышцы напряжены, скручены узлами судорог. Плети водорослей запутались в мокрых волосах, вода стекает с бороды… Таран ударил в ворота. Створки содрогнулись, но выдержали. Утопленник взревел раненым зверем, выхватил у кого-то копье — и с силой, достойной титана, метнул вниз. Треск дерева слился с хрипом умирающего. Войдя в стык между досками, копье пробило дубовую кровлю — и насквозь пронзило неудачливого фокейца. Волна яростного ликования омыла крепость. На пришельцев обрушился ливень стрел и камней. Приступ захлебнулся, едва начавшись. Хорошо хоть, таран не бросили, оттащили от ворот — иначе защитники спалили бы.
А Птерелая на стене уже не было.
* * *
Костер прогорел. Угли под слоем пепла гасли один за другим. Они больше не дарили людям ни света, ни тепла, ни даже охристых, тусклых отблесков. Амфитриону мнилось: умирая в золе, угли все жарче разгораются у него в груди. Пламя бушевало, требуя выхода. Казалось, это оно, вырвавшись наружу, охватило полнеба, разметавшись закатом над крепостью. Акрополь, стены, сумрачные горы за ними — мир был объят багровым огнем. О, если бы он и впрямь мог исторгнуть свой жар! Он бы испепелил вождя телебоев вместе со всем островом…
«Тем оружием, которое у тебя есть,» — напомнило прошлое.
