— Да, — говорит Птерелай, замахиваясь копьем.
— Нет, — возражает дубина Тритона.
Тритон огромен. Тритон глуп. Тритон — тень. А ты умен? Часто ли вспоминаешь о собственной тени? Наверное, тогда, когда лежишь, уподобясь теням, а тень стоит, подобная тебе. В голове кипит все золото мира. Златые мысли тонут в золоченом море, идут на червонное дно. Из последних сил Амфитрион выкатывается с черной равнины на жесткую гальку — прочь! — пока волна бьется с волной, не позволяя горькой, мертвой воде захлестнуть тебя целиком. Он хочет встать, поднять меч, и Тритон падает рядом на колени, ощупывая друга корявыми, сильными пальцами: цел ли?
— Ушел, да, — говорит Тритон. — Быстрый. Очень.
Правый бок Тритона залит кровью — под нижним ребром, там, где печень. Крови много, она слишком, возмутительно красная. Надо промыть морской водой, вспоминает Амфитрион. Золото оставило его воспаленный рассудок. Теперь он все понимает. Промыть водой, и Тритон выздоровеет. Разве может быть иначе?
— Брось в воду, — говорит Тритон. — Меня, да.
В бессильной тоске, готов завыть, как волк на луну, Амфитрион запрокидывает голову — и видит тропу, уходящую вверх. По тропе бежит отец, унося на плече сына. Бежит, как идет волна: возносясь над берегом, обдавая утес пеной крика. Над лопаткой стонущего Эвера — красный лист липы. Взлетев на край обрыва, Птерелай не задерживается ни на миг — с разгону рушится в сине-зеленые объятья пролива.
— Выплывет, — говорит Тритон. — Быстрый.
И повторяет:
— Меня в воду. К мамке. Клянись!
— Клянусь, — отвечает Амфитрион.
Улыбнувшись, Тритон ложится рядом.
* * *
Пленных не брали. Разочарованные бегством Крыла Народа, аргивяне с беотийцами вырезали телебоев, несмотря на мольбы о пощаде. «Утонул! — ревели они, всаживая клинки в сдавшихся. — Утонул Птерелай!..» С каждым трупом прибавлялось уверенности: не выплыл, нет! Каждый новый мертвец подтверждал: пошел на дно! До Тафоса — восемь стадий. Со взрослым сыном на плече? Да хоть трижды Посейдонов внук! Помилуйте! — не помилуем. Нет Крыла Народа, и семени его…
Амфитрион сидел на берегу, спиной к резне. Его избегали. Старались не приближаться. Презрение, думал он. Они презирают меня. Я обещал убить Птерелая. Они ждали, я обманул их надежды. Я дрался тем оружием, какое у меня есть — копьем, мечом; я дрался Тритоном, и проиграл. Узнай Амфитрион, что соратники боятся его, как тиринфяне двадцать лет назад боялись Персея Убийцу Горгоны — решил бы, что мир сошел с ума. Но среди воинов не нашлось смельчака, кто сказал бы ему, как он сам однажды сказал своему отцу: «Амфитрион, сын Алкея-Могучего — тот, кто чуть не убил Птерелая Неуязвимого…»
…а еще я чуть не поднял Олимп.
Тело Тритона относило все дальше. Волны качали тирренца, ласковей материнских рук. За кораблями, увязшими на мелководье, труп перевернулся на живот. Начал быстро тонуть, как если бы к шее Тритона привязали наковальню. Прощай, без слов крикнул Амфитрион. И вскочил на ноги, когда Тритон, вынырнув на мгновенье, помахал ему рукой.
Дельфиний хвост вместо ног. Чешуя, как у ската. Жабры за ушами. Лягушачий рот до ушей. Акульи, острые зубы. Ногти, похожие на раковины улиток. Копна жестких, курчавых волос. Позже Амфитрион не раз спрашивал себя: померещилось? И отвечал: не знаю. Потому что когда слезы ушли, море было пустым и равнодушным.
— Как он оказался в крепости?
Кефал медлил с ответом. Осторожно потрогал свежую ссадину на скуле. Глянул на пальцы: вроде, больше не кровит. Без цели поворошил суковатой палкой седые угли костра. Из-под седины проступило жаркое, рдяное нутро. С треском взвились искры и хлопья пепла. Подкравшись исподтишка, ветер швырнул в лицо горький дым. Кефал зашелся хриплым кашлем, протирая слезящиеся глаза.
Амфитрион ждал.
— Не знаю. Видно, с востока пробрался, по скалам. Эти тропы…
— Тропы, говоришь?
— Там горный козел ногу сломит!
Порт и ближайший поселок захватили сходу. При виде чужой эскадры, входящей в гавань, тафийцы благоразумно предпочли спастись бегством. Наименее расторопных догнали стрелы и дротики. Кефал, первым спрыгнув на берег, свалил двоих из пращи.
