Креонт опустился в кресло. С нажимом провел ладонью по резному подлокотнику. Ощупал пальцами голову дракона, венчавшую дубовый поручень. Словно хотел удостовериться, что его собственный тронос никуда не делся.
— Великая жертва, друг мой.
В голосе басилея звенело неподдельное сочувствие. Хотя в душе Креонт был рад, что избавитель Фив от Тевмесской лисицы останется в городе. Фивам нужен полководец, а желать лучшего, чем Амфитрион Персеид — судьбу гневить!
Сын Алкея пожал плечами:
— Отец говорил: «Ты мыслишь как воин, а не как правитель». Из меня вышел бы скверный ванакт. И Тиринф я бы вряд ли обрадовал своим правлением. Возможно, мои дети или внуки… Насчет детей я клятвы не давал.
Шел корабль из Афин, под черно-желтым парусом.
Выбравшись из фалерской гавани, он проскользнул между Элевсином и островом Саламин, да так ловко, что гребцы правого борта могли любоваться элевсинским святилищем Деметры Скорбящей, а гребцы левого — храмом Артемиды Ликующей, воздвигнутым на скалистой круче Саламина. Впрочем, гребцы, чурбаны этакие, большей частью утирали пот да пялились в голые спины сидящих впереди. Затем корабль двинулся мимо бухт Эпидавра, сверкающих золотом тончайшего, веками просеянного песка, вдоль юго-восточного побережья Арголиды, и — лишь мелькнули пляжи Навплии, где голые мальчишки играли в Персея и Медузу — продолжил огибать Пелопоннес, идя у скудных, малонаселенных берегов южной Лаконии. Парус, похожий на брюшко осы, видели там, где мутный, взбаламученный Эврот впадает в Лаконский залив; трепеща веслами-крылышками, оса пролетела у края белой, похожей на козий сыр, Левкойской равнины, нырнула в другой залив, Мессенский, поглазела издали на мыс Корифасион, где над пучиной высился акрополь гордого Пилоса, метнулась на север, вплотную к болотистым отмелям Элиды, чуть помедлила у входа в Крисейский залив, который многие уже называли Коринфским — и вгрызлась в соленую мякоть, узким, извилистым путем проникая между северной макушкой Острова Пелопса и набрякшим выменем дойной коровы-суши: Акарнания, Фокида, Беотия…
Путь корабля был безопасен. Редкие пираты, кто встречался осе-путешественнице — телебои или другие любители веселой поживы — по осадке ладьи видели, что груза на борту нет, зато есть большие заботы при малой добыче. Гребцы, мускулистые здоровяки в шрамах, трудились не за страх, а за совесть, и рубцы их вряд ли были отметинами рабов, знакомых с кнутом надсмотрщика. Такие дерутся до последнего. Да и стоило морским разбойничкам подлететь к осе ближе, чем следует, как сразу неподалеку объявлялись другие корабли: лаконские, пилосские, элидские. Кидаться в бой не спешили, но ясно намекали: плывите мимо, люди добрые!
Не про вашу честь осы летают.
Тем временем корабль под черно-желтым парусом бросил якорь в гостеприимной гавани близ Фисбы, города в южных предгорьях Геликона, славных тучами диких голубей, столь чудных, если запечь их в румяных пирогах. Когда б судно и впрямь, подобно осе, могло летать по воздуху — или хотя бы ползать по земле — оно гораздо быстрее добралось бы из Афин в Фисбу, и не пришлось бы делать крюк вокруг Пелопоннеса. Но кораблей с крыльями еще не придумали, а если придумают, так боги возревнуют. Вскоре гнездо Афин покинула другая оса, третья, а за ними — сразу две, а там и следующие. Маршрут они знали назубок, и гавань у Фисбы быстро сделалась тесной для трех десятков афинских ладей, вытащенных на берег.
Хоть тащи корабли волоком в близкие Фивы.
— Ну уж нет! — возмутились Фивы. — У нас и так повернуться негде!
И впрямь, в Фивы шли наемники отовсюду. Спешили локры — лучники в стеганых доспехах. Сотрясали землю фокейцы, воинственные горцы с копьями наперевес. Часть афинских гребцов также отправилась в город, основанный Кадмом Убийцей Дракона — надев тяжелые, украшенные чеканкой латы, гребцы преобразились. Из Тиринфа явился отряд ветеранов, лихих головорезов, хрипло оравших на всю округу: «Хаа-ай, гроза над морем…» Подтягивались беотийцы, изострив лезвия мечей. Семь городских ворот, что ни день, принимали гостей. Дым от жаркого вздымался к небесам. Блудницы ходили враскоряку, но большей частью лежали на спине, умножая трудовые сбережения. В харчевнях гремели кости — сокровища телебоев, завоеванные в мечтах, переходили из рук в руки. Золотой дым плыл над Фивами, смущая умы.
