— А что же вы?
— Что — я?
— Почему вы не напишете эту книгу?
— Как вам сказать...
Действительно, как ему объяснить бесконечную гонку за гонораром, чтобы только не видеть в глазах жены этакую величественную жертвенность: «Я отдала тебе все», выматывающие статьи-однодневки, после которых в душе остается пустота и кислятина, визиты замшелых от старости тетушек жены с их ядовито-болезненными улыбочками, бодренькое похохатывание главного редактора, проникновенно заглядывающего в глаза: «Ведь вы это сделаете, Рэй, не правда ли? Это так важно для престижа газеты». А между тем в дальнем ящике стола лежат папки, а в них — откровения Диркана, философа-убийцы, возомнившего, что ему суждено стать духовным отцом человечества, безжалостные юнцы с плоскими глазами садистов и короткоствольными автоматами у живота, взорванные университеты и обсерватории, четыре сожженных дотла города, младенцы, которых подвешивали в тирах вместо мишени, седобородые профессора, утопленные в нужниках, и те пятьдесят студенток на стадионе в Лигедо, которых по горло закопали в землю и пустили по их головам асфальтовый каток: «Науки захотели, стервы? Диспутов о марксизме?» Боже милосердный, как случилось, что вся эта кровь, ужас, боль и позор оказались для меня отодвинутыми на второй план, а вперед выступило вот это: «Рэй, голубчик, нужно прокомментировать для наших читателей последнюю речь президента перед ежегодным собранием ассоциации владельцев мясо-хладобоен», «Милый, пора сделать очередной взнос за норковую шубку», «Рэй, вы обязательно должны быть на крестинах нашей Алисы, иначе вы очень обидите тетю Магду», «Дружище, приходи вечерком, сгоняем, хи-хи, в преферанс в маленьком зале вдовушки Ид».
— Как вам сказать... — повторил я. — Время как-то все не удавалось выкроить...
— Понятно, — протянул Чатраги. — Семья есть?
— Жена... Была.
— Была? — Чатраги поднял брови. — Почему?
— Решил, наконец, сесть за книгу. Больше не мог откладывать.
— Правильно, — Чатраги решительно наполнил стаканчики. — За новую жизнь?
Я кивнул и осушил стаканчик.
— Хотите работу? — Чатраги, страдальчески кривясь, шарил глазами по столу, выбирая, чем бы закусить. — Ведь вы же можете еще на некоторое время отложить свою книгу? Собственно, там и работы-то всего ничего, но опасностей хватает. Оплата хорошая. Согласны?
Я колебался. Чатраги мне определенно нравился, да и свою чековую книжку не мешало бы пополнить с тем, чтобы потом уж писать, не отвлекаясь ради куска хлеба. Но, с другой стороны, я терпеть не могу поспешных решений. Наобещают тебе с три короба, ты поверишь, а потом в один прекрасный день, глядишь, все предприятие оказывается аферой, и ты прочно сидишь на мели, и хорошо еще, если не под следствием. Такие штуки мне тоже были известны. Мне все время почему-то казалось, что Чатраги сильно взволнован, может, даже испуган. Но даже если и было так, внешне у него это выливалось только в ругательства, причем никуда и ни к кому специально не адресованные.
Когда бутылка была опорожнена, Чатраги рыча позвонил проводнице и заказал «еще два пузырька отравы, да позабористей». Раскачивая бедрами гораздо сильнее, чем того требовало колебание вагона, она принесла и поставила перед нами что-то отдававшее одновременно керосиновой гарью, микстурой и крепкой зуботычиной.
— Скорпионы на спирту, — буркнул Чатраги выпив, содрогнулся и сразу же налил еще. — Короче, я предлагаю вам войну. Такой еще никогда не было. Чертовски опасная, но орденов не ждите.
— Если это Иностранный Легион... — начал было я, но он перебил меня.
— Причем тут это, — досадливо отмахнулся он. — За кого вы меня принимаете... Да, вот еще что, — Чатраги нерешительно помолчал, — забудьте, что вы журналист. Ни слова, ни строчки. Ассистент, и все тут. Так и говорите всем. Потом когда-нибудь... Вы увидите небывалое. Чудовищное! Хуже кошмаров Апокалипсиса. Представляете: через несколько лет мемуары — «Монстры, рожденные разумом» или «Мы или они?». Вашу книгу будут рвать из рук, — он ухмыльнулся, — но это в том случае, если останетесь живы.
Слова его произвели на меня неважное впечатление. Нет, я не трус, но одно дело, скажем, отравленные стрелы, бесшумный пулемет или безоткатные орудия, и совсем другое — как это он сказал? — «Монстры, рожденные разумом», «Мы или они?» Кто — они? Тут задумаешься. А может, Чатраги безнадежный алкоголик? Хотя нет, вид у него достаточно респектабельный, врач опять же. Странно, странно...
