28 сентября. Предчувствие меня не обманывало: старик и в самом деле скрывал от нас кое-что. Сегодня шеф взял меня вниз и тут я впервые увидел неопитеков, как он их называет. Это огромные, размером с гориллу, обезьяны с большими круглыми головами. Они сидят поодиночке и группами в комнатах с толстыми решетками вместо дверей. Моллини подвел меня к одной решетке, и я увидел косматое существо, которое сидело за столом и... что-то писало. Да-да, карандашом на бумаге! Я не поверил своим глазам. Моллини торжествовал. Существо было настолько увлечено своим делом, что не заметило нас.
— Что оно делает? — наконец, решился я спросить.
— Оно занято тем, ради чего я и вызвал их к жизни, — напыжившись ответил старикан. — Сейчас они делают расчеты по заказу генерального штаба. Расчеты эти касаются... Впрочем, это не важно. Пойдемте дальше.
Мы обошли весь этаж, и за каждой решетчатой дверью сидели эти живые машины, с бешенной скоростью покрывавшие бумагу рядами цифр. Сколько их было? Я не считал, но наверняка больше двух сотен. А ведь есть еще и другие этажи!
Прощаясь, Моллини сказал мне, что, само собой, о том, что я тут видел, не следует никому говорить. Я заверил, что, разумеется, я так себе это и представлял. Уходя, я снова услышал где-то вдалеке уже знакомый мне дикий хохот. Моллини сморщился, как от зубной боли, и торопливо удалился. Что бы это значило?
8 октября. Случилось то, что, видимо, и должно было случиться. Вчера, поздно вечером, зашел к Гильде, буквально шатаясь от усталости (Чатраги не зря получал свои деньги, работа, оказывается, у него была адская). Я не видел Гильду три дня перед этим и страшно соскучился.
Мы долго сидели с ней, говорили о чем-то, что нам казалось очень важным, целовались. Она сказала, что тоже скучала, не видя меня. Потом как-то так получилось, что я остался у нее на всю ночь.
Боже, как я мог до этого жить без нее! Я не знаток женщин, но, по моему, Гильда могла бы приворожить даже гипсовую статую, если бы обняла ее хоть один раз. Я же недаром говорил, что в ней есть что-то испанское. Кармен! Нет, я должен на ней жениться!
10 ноября. Кроме Гильды ни о чем писать не могу. Она заполняет все мои мысли. „Почему вы не женитесь. Жу-жу?“ Жу-жу скоро женится, черт побери! Слышите, уважаемый шеф? Же-ни-тся! Наверно, у меня все написано на физиономии. Утром старикан сказал мне: „Что с вами, Георг? Уж не заболели ли вы?“ Да, я болен прекраснейшей в мире болезнью: я влюблен по уши!
20 декабря. Сегодня я узнал причину и источники дикого смеха, который я уже слышал до этого. Это — неопитеки. Неизвестно отчего, то один, то другой из них вдруг бросает работу и впадает в бешенство. Он скрипит зубами, хохочет, колотит себя кулаком в грудь и бросается на стены. Сам я не видел, но, говорят, зрелище ужасное. Сегодня ночью неопитеками овладел массовый психоз. Началось это где-то на нижних этажах и постепенно перекинулось на всех животных (животных ли? Как их называть?). Кошмарная была ночь. Казалось, все наше здание содрогается от фундамента до крыши. Когда это началось, я сразу подумал о Гильде (ведь она, бедняжка, не знала о неопитеках) и побежал к ней. Наспех одетые и встревоженные люди толпились в коридорах, но, к счастью, они были настолько взволнованы, что на меня никто не обратил внимания, и я незаметно проскользнул в комнату Гильды. Вся дрожа, она прильнула ко мне, спрашивая: „Ради бога, что это такое?“ Я должен был рассказать ей все. Она смотрела на меня своими огромными прекрасными глазами, все время повторяя: „Боже, какой ужас! Какой ужас!“ Кое-как успокоив ее, я побежал к Моллини. Он был в полной растерянности. Если бы взбесилось одно животное, можно было б как-то успокоить его, сделать соответствующий укол, но как быть со всеми?
— Это психический атавизм, — растерянно бормотал Моллини. — Я всегда опасался этого. Несмотря на сверхмощный мозг, они где-то в глубине остались животными. Что же делать? Ведь они взвинчиваются с каждой минутой, и один бог знает, чем все это может кончиться.
— Погасите свет, — посоветовал я.
— Так он погашен еще с вечера.
