Совершенно по иному следует воспринимать другую группу «ошибок». Это были уже ошибки политического характера. Радикальная коммунистическая пропаганда в армии, наступательная тактика коммунистов внутри Гоминьдана подрывали основы единого национального фронта и, по сути, срывали сталинскую стратегию в Китае. Нельзя не видеть связи тактики коммунистов в Кантоне с деятельностью антисталинской оппозиции. Достаточно сказать, что именно Разгон, возглавляя Политуправление гоминьдановских войск, подбирал кадры комиссаров и давал установки о характере идеологической работы. Не малую роль в стимулировании радикализма играли, безусловно, и инструкции, поступавшие в Кантон по линии Коминтерна, что служило обоснованием для политической линии, проводимой гуандунским комитетом компартии Китая.
При посредничестве Бородина, вернувшегося в Кантон 29 апреля между Чан Кай-ш и и коммунистами был достигнут ряд договоренностей. Последние, в частности, обязались не критиковать более три основные принципа Сунь Ят–сена: национализм, демократию и народное благосостояние. Лидер компартии Китая Чэнь Ду–сю был даже вынужден двумя месяцами позже опубликовать открытое письмо, где признавал принципы Сунь
Ят–сена как общую идеологию рабочих и буржуазии в национальном движении 30. Он также направил Чан Кай-ш и личное послание, где сообщал, что расходится с мнением коммунистов, занимающих негативную позицию в отношении Северного похода.
Помимо этого, на пленуме ЦИК Гоминьдана 15 мая коммунисты дали согласие на то, что они не будут более занимать должности заведующих отделами ЦИК. Число коммунистов в исполнительных комитетах центрального и провинциального уровней ограничивалось одной третью. Коммунисты обязались вручить председателю ЦИК Гоминьдана список всех своих членов, состоящих в Гоминьдане, а также передавать в дальнейшем на утверждение объединенного комитета (состоящего как из коммунистов, так и из членов Гоминьдана) все предписания, поступающие от руководства компартии и Коминтерна. Коммунистам запрещалось созывать гоминьдановские партийные собрания от имени Гоминьдана без соответствующей санкции.
С учетом вышесказанного можно прийти к парадоксальному выводу, что «переворот» Чан Кай– и не только не противоречил, но, наоборот, отвечал интересам стратегии Сталина в Китае. Это становится достаточно очевидно, если взглянуть на итоги «переворота». Во–первых, к власти пришел Чан Кай–ши, человек, который был горячим сторонником Северного похода и объединения страны военным путем. Во–вторых, в Гоминьдане произошла централизация власти, что превращало его в более дееспособную организацию. А это было необходимо перед лицом тех трудностей, которые должен был принести с собой Северный поход. В-третьих, из Кантона были удалены сторонники зиновьевской оппозиции. Причем, сделано это было чужими руками, что было особенно важно для Сталина, заинтересованного в сохранении хороших отношений с В. Куйбышевым, на поддержку которого он опирался в борьбе с оппозиционерами. Наконец, «переворот» привел к ограничению влияния коммунистов в Гоминьдане. Это было важно с учетом необходимости перебороть тенденцию в пользу «углубления» революции и укрепить единый национальный фронт.
Все это невольно наводит на размышления о роли Сталина в организации событий 20 марта. Не мог ли Бубнов, действуя по прямому указанию Сталина или в русле его инструкций, тем или иным образом подтолкнуть Чан Кай– и на осуществление «переворота»? Ведь известно, что до приезда Бубнова в Кантон Чан Кай–ши испытывал сильные колебания и затем, вдруг, отважился на ре ительные действия. К сожалению, здесь по–прежнему больше вопросов, чем ответов. До сих пор не ясно, кто отдал приказ о передислокации крейсера «Чжуншань». Не установлена личность звонившего Чан Кай–ши, а сам он категорически отказался ее назвать. Не объяснено загадочное исчезновение Ван Цзин–вэя и его поспешный отъезд в Париж. Не понятна задержка Бородина в Пекине, хотя по всей логике вещей он должен был бы сопровождать делегацию Бубнова. Последующие утверждения Бородина, что он, якобы, собирался в Москву на отдых звучат не очень убедительно. Еще менее убедительными представляются его заявления в советской военной миссии, сделанные уже после возвращения в Кантон и встреч с Чан Кай- и, о том, что последний так и не смог дать «никаких внятных объяснений происшедшего»
