«Да бог с ним, — думаю, — пусть гоняет, это его «черти», а не мои». Ладно бы, только это. Он, оказывается, очень не любит, когда женщины курят, носят брюки или цветные колготки. А я как раз в те годы курила, с детства люблю в брюках ходить, а цветные колготки тогда самые модные были. Все наши артистки «хвосты поджали» и стали все эти правила соблюдать.
«Нет, — думаю, — это не для меня!»
Я ведь вам уже говорила про своё отношение к «массовым мероприятиям». Ещё не хватало, чтобы какой-то дядька, хоть и режиссёр, указывал мне, что носить! Ни за что не поддамся! Кто он мне? Отец родной или муж? Да я и мужу не позволила бы мне диктовать. Прислушиваться к мужу или отцу можно, из уважения к ним, но не более того. Короче, я как ходила в брюках, так и хожу, как курила, так и курю. Меня девочки встречают в Театре:
— Вика! Сума сошла! Он вчера одну нашу актрису в брюках увидел, так он ей такое сказал!
— Ну, это ведь «одной нашей актрисе», — отвечаю, — мне он этого никогда не скажет.
Даже не пойму, откуда у меня такая самоуверенность появилась. А может быть, это просто чувство собственного достоинства было. Не могла я видеть, как наши уважаемые дамы, известные артистки, стали с сигаретами по углам прятаться.
Помните, не так давно появилось такое выражение: «покорно-послушное большинство»? Так вот, я никогда ни в этом, ни в «подавляющем большинстве» не состояла.
До поры до времени всё шло нормально. То есть я этого Чертогона просто не встречала. Как-то вечером шёл у нас спектакль типа «советская классика». Я там роль дочери одного аристократа играла. Естественно, в длинных платьях, так как дело было в 1917 году. Переоделась я на очередной выход, сигарету закурила и вышла из уборной к телефону. Мне надо было гримёра вызвать, причёску поменять. Телефон местный, на стене висит, я звоню: в одной руке трубка, в другой — сигарета. Вдруг вижу, по коридору Чертогон идёт, а за ним сзади две женщины. Одна — режиссёр, а другая — его жена. Она давно в этом Театре работала. Актриса чудная и человек замечательный. Лицо у неё просто иконописное было, такое мученическое. Я думаю, много она в жизни натерпелась.
Приближается ко мне вся эта компания, и я вижу, что дамы за его спиной начинают мне всякие знаки делать и страшные глаза. Мол, брось сигарету! Они обе ко мне очень хорошо относились, и я их уважала. Но сигарету всё равно не бросаю. Тут Чертогон остановился, смотрит на меня пристально и спрашивает:
— Так это и есть Лепко?
— Лепко, Лепко, — поддакивают дамы, чуть не подавившись.
— Вот ты, оказывается, какая, — продолжает он. — А ты что ж это, куришь?
— Нет, — отвечаю я, не моргнув глазом, — это я по роли.
— А-а-а! — протянул он и двинулся дальше. Вижу, мои дамы за его спиной чуть не прыснули от смеха.
В общем, гроза миновала. Потом я его несколько раз в коридоре встречала. Посмотрит он на меня в упор:
— Ну что, Лепко, как дела?
— Нормально, — говорю, — спасибо.
Вот и всё.
Слышала я, что он, придя в Театр, все спектакли отсматривал. Слышала, что и на моих был. Ну, был и был, ему это положено.
Однажды мне сообщают, что наш главный Чертогон велел мне к нему на приём прийти. Пришла. Я тогда первый раз за все годы работы в Театре в этот кабинет вошла. Стол буквой «Т», он — в центре, а я в самом конце этой буквы.
— Ну что, — говорит, — Лепко, рассказывай, как живёшь.
— Нормально, — говорю, — спасибо.
— Я ведь знал твоего отца, мы с ним одно время вместе работали.
«Господи! — думаю. — Неужели опять?..» Сижу ни жива ни мертва. Потом взяла себя в руки:
— Да, — говорю, — я знаю. Мне папа о вас рассказывал.
Но он продолжает. И потекли разные воспоминания о его жизни в том театре. Слушаю, молчу. Вдруг:
— Ты замужем?
— Да. У меня сыну 7 лет.
— Да знаю я, знаю! Ты сколько лет в этом театре работаешь?
— Десять лет.
— А зарплата у тебя какая?
— Восемьдесят пять рублей.
— Я твои спектакли видел, хорошо работаешь. Ну, иди, Лепко!
Далась ему моя фамилия, что он её сто раз повторяет. Вышла я счастливая, что всё так хорошо окончилось, а главное, что он мою работу похвалил. Не так страшен чёрт, как его малюют!
