— Я подумываю о трюфелях, монсеньер.
— Ох, трюфели, они такие белые у нас в Пьемонте. Глаза у Ла Фолена стали суровыми.
— Наши трюфели, монсеньер, черны.
— Черны, черны. Это кстати. Но существует ли разница между божьими тварями, если их поглощают?
Л а Фолен простонал снова.
— Так что же нам остается, дорогой Фолонетти, кроме скорби, которая нас снедает?
— Трюфели. Я ем их ежедневно. Иногда даже путаюсь в молитвах и прошу у Господа Бога: «Трюфель наш насущный даждь нам днесь».
— И Господь слышит вашу молитву?
— Да, слышит. Но с некоторых пор трюфели меня больше не привлекают.
— Баста! Можно внести поправки. Кто мешает вам помолиться о теленке?
— Монсеньер!
— Да, Фолонетти…
— Мы ж не после первого причастия, монсеньер.
— Я понимаю. Вы находитесь во власти чувств. Вам нужны белые голуби, тогда вы исцелитесь.
— Голуби вдобавок к трюфелям? Кощунство!
— Отнюдь! Отнюдь! Возьмите голубей, которые очеловечены: это куры.
Ла Фолен опустил веки, из груди вырвался медлительный вздох, затем он взглянул с восхищением на Мазарини:
— Его преосвященство кардинал Ришелье не ошибся.
— Не будем об этом, мой дорогой Фолонетти. Не хочу вас задерживать далее. Я намеревался всего лишь просить вас об услуге.
— Услуге? Вы? Человек, который потряс мое воображение, разжег огни, исторг родники…
— Ессо[10]! Поскольку ни у кого из французов нет такого чутья… Короче, именно в вас я нуждаюсь.
И льстивый Мазарини едва ли не прильнул к величественному Ла Фолену.
— Можете ли вы опознать преступника с первого взгляда? В глазах Ла Фолена скользнула игривость.
— Если бы монсеньер попросил меня отличить домбского перепела от дордонского, я бы взялся за это. Если бы монсеньер захотел, чтобы я указал, какой поросенок из Гатине, а какой из Гуерга, я б сказал и это. Пожелай монсеньер, чтоб я определил, какая спаржа с берегов Сены, а какая с берегов Луары, я решил бы несомненно и такой вопрос. Но убийца, монсеньер, убийца! За то время, что я опекал его преосвященство кардинала Ришелье, их тут перебывало более тысячи и все они были остановлены мною. Более того, оставлены в небрежении! Видите ли, в чем дело, монсеньер, убийца не в состоянии ждать. Стоит заставить его ждать, и он улетучится.
— Но этот человек — штука не простая. Он прибыл из Рима, чтоб встретиться с кардиналом Ришелье, да пребудет он в ангельском сонме. Вот уже неделя, как этот гонец меня осаждает.
— Терпение, монсеньер, терпение!
— Но если он и в самом деле до меня доберется … Мазарини кусал губы.
— Мой добрый Фолонетти, подите взгляните на него, он здесь. Если вы полагаете, что он прибыл с намерением меня убить, пусть ждет в приемной, а я пойду и вздремну. Но если у него нет дурных намерений, тогда…
И Мазарини напустил на себя благостный вид:
—… тогда я с удовольствием его приму, я ж все-таки не великий кардинал, увы…
Ла Фолен не пытался оспаривать эту мысль. Он поклонился и вышел.
Оставшись в одиночестве, Мазарини улыбнулся во весь рот и сделал несколько танцевальных па. Однако открытость была не в его натуре, и он сдержался.
К тому же появился Ла Фолен, как всегда величественный и суровый. Ликование Мазарини не укрылось от его взора.
Ла Фолен был великим ценителем поз и дегустатором секретов.
— Ваше преосвященство, вы можете спокойно оставаться на месте. Проситель вас пальцем не тронет. Это человек в традициях лучшей кухни.
— Фолонетти, вы вернули мне жизнь. Ла Фолен изысканно поклонился.
— Вы спасли меня, монсеньер, предложив сочетание пулярки с трюфелями. Но глядя на этого человека, я дал название вашему рецепту.
— Какое, мой дорогой Фолонетти, скорее, я умираю от любопытства.
— Пулярки в трауре. Я введу в гастрономию траур.
И Ла Фолен, предшествуемый своим животом, который был в свою очередь движим аппетитом и подхлестнут воображением, вышел из кабинета.
Под звяканье колокольчика, который втайне от всех установил Мазарини, подозрительный гонец переступил порог.
