— Мне тоже жаль этого ковра, мой господин, и я много раз просила отца убрать его, но он ничего не хочет слушать,— сказала Фейра.— Они поссорились перед самой… перед самой смертью мастера Тая. Отец даже имени его слышать не хочет, он очень обижен на него — за что, я и сама не знаю. И, да простит мне Иштар такие слова, думаю, что не знает и он сам. Они бы помирились, да вот… не пришлось. А отец очень любил слушать рассказы мастера, особенно о чудесах и магах Кхитая. Мастер Тай часто бывал в этом доме, особенно весной, даже хотел построить себе дом неподалеку…
— Разве они — я разумею, твой отец и Тай Цзы-были настолько дружны?— спросил Магриб.— Безгранично терпелив должен быть тот человек, кто изберет себе такого соседа! Я готов склониться перед знаниями и божественной прозорливостью твоего отца, о, роза Хоарезма, но жить с ним рядом не смог бы.
Фейра улыбнулась.
— Мастер Тай умел ладить с отцом,— сказала она.— Как я видела, он умел ладить со всеми. А здесь он скорее стремился к озеру, чем к обществу моего отца. B его душе царила красота, там не было места скверне и брани… Стоило ему взять в руки флейту — отец забывал обо всем. Я могла слушать его часами… Он был удивительный мастер и очень хороший человек, — заключила Фейра печально.
— О том, что он был удивительный мастер, я наслышан,— кивнул Магриб.— Я сам, признаться, хотел заказать ему ковер, когда собирался сюда — но накануне выезда из Аграпура узнал о его смерти и понял, что гордыня неугодна Эрлику… Кому суждено весь век ходить по земле, тот не взлетит, и не прирастут галке павлиньи перья… Быть может, я смогу хотя бы выкупить этот птичий ковер у почтенного Бахрама, о чернокосая Фейра? Мне больно смотреть, как он обращается с этим сокровищем.
— Нет,— покачала головой девушка.— Его обида сильна, он не расстанется с этим ковром, и будет топтать его, пока не протопчет до дыр.
— Что ж,— сказал Магриб, вздохнув,— пусть утоляет свою обиду, если видит в этом прок… А право, обидно! В особенности, если это был последний его ковер… Однако время заполночь. Мне пора на башню, ибо весь убор Царицы Ночи уже сияет россыпью в ее волосах! Беги в дом, дитя, становится свежо. Помоги мне подняться, Конан.
Киммериец, слушавший весь разговор вполуха, вскинул голову, очнувшись от своих невеселых мыслей.
— Да,— сказал он, помогая горбуну встать на ноги,— мне тоже пора менять Харру.
— А завтра…— Фейра, по-прежнему, сидевшая на ковре, подняла на Магриба умоляющие глаза.— Завтра я могу прийти послушать историю птицы Симург?
— Конечно, дочь моя. И не бойся, приходи раньше. Я поговорю с твоим отцом. Он, наверное, не такой ужасный тиран, каким ты его описываешь, и не откажет мне в обществе своей дочери,— ответил звездочет.
И ушел в дом.
Конан, в первый миг, нахмурившийся при мысли о том, что теперь в его беседы с Магрибом будет встревать этот мышонок, из последних слов понял, что после сказки дети будут отправлены спать — и улыбнулся. Подмигнув Фейре, он спрыгнул с веранды и исчез в саду.
Харра, завернувшись в теплое одеяло, сидел на крыше казармы. Конан, не утруждая себя крюком до ворот, закинул руки на стену, подтянулся и перешагнул к Харре.
— Все тихо?— шепотом спросил он.
— Одни сверчки зудят. Да наши храпят почище лошадей в конюшне, — так же ответил помощник.
— Пусть храпят. А ты иди, поспи. Я разбужу тебя ближе к рассвету. Э! Одеяло-то мне оставь.
Харра выполз из одеяла и зевнул во весь рот, зябко передернув плечами.
— Что-то долго вы сегодня сидели,— заметил он, глядя на Конана хитрыми глазами.— Какой сказкой на этот раз он заговаривал тебе зубы?
— Тебе не понять, хоарезмская крыса,— беззлобно ответил киммериец. И вдруг оживился:— А что, Харра, мечтаешь ли ты о чем-нибудь, кроме выпивки, жратвы и золота?
Харра обиделся.
— Да поразит тебя твой Кром в твою драгоценную печень, раз ты мнишь ее важнее сердца,— конечно, мечтаю!
— О чем?
Не ответив, помощник скрылся в круглом лазе в черепичной крыше. Вскоре над лестницей снова появилась его голова — он принес второе одеяло. Завернувшись в него, Харра уселся поудобнее.
— А почему ты спрашиваешь, мой жадный до сказок ун-баши?
