Властелин ночи - страница 96

– Должно быть, тебе трудно так говорить о человеке, который столь важен для тебя, отец.

– Единственный человек, который для меня по-настоящему важен, – это ты, – ответил Де Квинси и тут же поморщился, когда Эмили перевернула его на левый бок.

– Как и ты для меня, отец.

– Ты уже не раз доказала это. Спасибо тебе за твое самопожертвование. Ни у кого не было такой любящей дочери, как у меня. Я знаю о твоих нежных чувствах к сержанту Беккеру и инспектору Райану. При других обстоятельствах ты могла бы выбрать одного из них себе в…

– Не может быть никаких других обстоятельств, отец, – резко возразила Эмили, пытаясь переменить тему разговора. – Есть только здесь и сейчас, только ты и я. Только об этом мы должны думать.

– Да, ты права, здесь и сейчас.

– Я размотала ее, – ликующе воскликнула Эмили, отбрасывая мокрую простыню и хватаясь за край следующей. – Тебе уже не так жарко, отец?

Он не ответил.

– Отец?

– Рассвет уже скоро? – поинтересовался Де Квинси. – Уверен, я почувствовал бы себя намного лучше, если бы у меня был лауданум.

– Теперь твое сердце бьется медленнее?

– Боюсь, оно лишь ускорило свой ритм, как ни жаль мне признавать это.

Эмили неистово продолжала стаскивать вторую из множества простыней, спеленавших ее отца.

Мандт в панике смотрел на разбившийся фонарь, лежавший несколькими ступенями ниже тела русского. Масло вытекало из отверстия, в которое был вставлен фитиль. Пламя распространялось все дальше по лестнице.

Мандт вспомнил о простыне, которой была накрыта корзина, схватил ее и уже готов был ринуться вниз, чтобы сбить пламя.

Но поперек лестницы, преграждая дорогу, лежал русский, и он все еще был жив. Он стонал и держался обеими руками за живот, из которого торчала рукоять ножа. Мандт испугался, что русский поймает его за ногу и повалит на пол, а потом, напрягая последние силы, вытащит нож из раны и нанесет ответный удар.

Пламя на лестнице поднималось все выше и уже касалось стены.

Мандт выронил простыню, спустился на две ступеньки, ухватил русского за лодыжки и потащил наверх.

Голова русского билась о ступеньки. С каждым ударом он издавал новый стон.

Увидев, что стена уже загорелась, Мандт напряг все силы и наконец затащил русского на чердак, бросив там истекать кровью.

Уже поднимая простыню, он вдруг вспомнил про револьвер. Прежде чем русский успел доползти до него, Мандт подобрал оружие и засунул за пояс, зацепив рукоять за одну из подтяжек.

Он быстро спустился к разгорающемуся все сильнее пламени.

Бывший лейб-медик заметил, что шум его шагов стал громче. Дождь за окном совсем перестал. Но теперь появился новый звук, похожий на шипение. Оно доносилось из опрокинутого фонаря, лежавшего в самом центре пламени. Шипение становилось все пронзительнее, напоминая свист закипевшего чайника.

Мандт внезапно понял, что сейчас произойдет. Развернувшись, он стремглав взбежал по ступенькам и упал лицом вниз.

Мгновением позже давление нагретого масла в резервуаре фонаря стало таким высоким, что металлический корпус не выдержал.

Фонарь взорвался, масло и осколки корпуса разлетелись в разные стороны. Ступеньки, стены, потолок – все охватило пламя.

– Леди Кавендейл, миссис Ричмонд. – Доктор Уэйнрайт остановился в дверях смотрового кабинета. Стелла и Кэролайн сидели на койках, завернувшись в одеяла. Стелла укачивала младенца. – Могу я быть вам чем-то полезным?

Он произнес их официальные имена довольно громко, так что их мог услышать любой, кто окажется в коридоре, хотя волнение уже улеглось и большинство слуг и гостей снова отправились спать.

Удостоверившись, что никто за ним не наблюдает, доктор вошел в кабинет.

– Что делают в клинике полицейские? – задала вопрос Кэролайн.

– Они сомневаются в том, что всех здесь подробно расспросили о Дэниеле Харкурте, и хотят убедиться, что никто не вел с ним никаких дел, – ответил Уэйнрайт.

– Харкурт, – произнесла Кэролайн, глядя в пол. – Я и представить себе не могла, что он меня так ненавидел. Я думала, что он с пренебрежением относится ко всем женщинам, занимающимся финансовыми вопросами, но, оказывается, Харкурт презирал именно меня.