– Женщина, мистер Де Квинси.
– Женщина? Кто, скажите на милость…
– На ее визитной карточке значится миссис Эдвард Ричмонд.
– Я не знаю никого с таким именем, – приглушенно ответил отец.
– Она утверждает, что вы с ней дружили в детстве.
– Я все еще не…
– Имя Кэролайн Брунелл что-нибудь говорит вам, мистер Де Квинси? Она написала его на оборотной стороне карточки.
– Кэролайн… Боже мой!
Дверь в комнату отца с шумом распахнулась.
На протяжении этого обмена репликами я поспешно одевалась, радуясь, что не нужно возиться с корсетом или обручем. Мне удалось нагнать отца и лакея почти в самом низу парадной лестницы.
– Отец, кто такая Кэролайн Брунелл? – спросила я.
Он, казалось, меня не услышал и бросился навстречу уличному холоду, едва лакей открыл входную дверь. Многие недели прошли с тех пор, как я видела его таким возбужденным.
Выйдя на подъездную дорожку, я сосредоточила все внимание не на грохоте движения по Пикадилли, а на женщине, которая стояла за решеткой ворот.
На ней был плащ, но его капюшон лишь частично прикрывал ее волосы – самого ослепительного золотисто-каштанового оттенка из всех, что мне доводилось видеть. Они свободно струились, обрамляя ее лицо, подчеркивая изящество скул и необычайную яркость глаз. Если бы не легкая седина, я не поверила бы в то, о чем вскоре узнала: даме было около шестидесяти. Она благоразумно не носила платье с кринолином, отдавая предпочтение свободной, расходящейся колоколом юбке. Это делало ее наряд самым компактным из всех, какие мне приходилось встречать, за исключением моего собственного.
– Томас? – спросила дама.
Я редко видела отца настолько ошеломленным, как в ту минуту.
– Это ты, Томас? – продолжала женщина. – После стольких лет мне ни за что не узнать тебя. Боюсь, что и тебе я тоже кажусь незнакомкой.
– Кэролайн?
Отец, казалось, сомневался в том, что видел собственными глазами.
– Помнишь, как ты учил меня читать? – спросила она. – Помнишь, как заставлял меня декламировать стихи Чаттертона, чтобы отвлечься от мыслей о крысах?
Отец сделал то, что в последнее время стало для него непривычным. Он рассмеялся.
Затем протянул руки между прутьями ограды и сжал ее пальцы, затянутые в перчатки.
– «Вздымался бурей океан, и шквал густые тучи в клочья разрывал, – процитировала она. – Когда Нику, священных од герой, багряный меч подняв над головой…»
Отец снова рассмеялся и закончил стих:
– «Вел черных воинов, яростных в борьбе, навстречу славе и своей судьбе»[4].
– Чаттертон. Чудный Чаттертон, – воскликнула Кэролайн. – Ночь за ночью ты читал мне его, пока я не выучила эти стихи наизусть. И в моем воображении багряный меч Нику разгонял крыс. «Навстречу славе и своей судьбе», – повторила Кэролайн. – Я прочитала все твои книги и эссе, Томас. Ты достиг своей цели. Стал известным.
Отец опустил голову:
– Многие сказали бы «печально известным».
Кэролайн наконец обратила внимание на меня, стоявшую позади отца. Она не бросила ни единого косого взгляда на мои блумерсы, как делали многие другие люди при первой встрече. Напротив, она смотрела исключительно на мое лицо.
– Томас, ты позабыл о манерах.
– Ох! – Отец вдруг понял, что я была рядом. – Эмили, это моя стародавняя приятельница, мисс Кэролайн Брунелл, хотя, как я понимаю, ты теперь миссис Эдвард Ричмонд. Не так ли, Кэролайн?
Она улыбнулась и кивнула.
Отец продолжил:
– А это моя дочь Эмили.
– Твоя дочь? – с удивлением спросила Кэролайн. – У меня тоже есть дочь. – Она еще пристальнее вгляделась в мое лицо. – Томас, у нее твои голубые глаза!
Она протянула мне между прутьями ладонь для рукопожатия.
– Я искренне рада, Эмили.
– И я тоже. Мне редко удается встретиться с кем-то из друзей отца, ничего о них заранее не зная.
– Но, Эмили, ты знаешь Кэролайн, – поправил меня отец. – Ты читала о ней.
– Разве?
– Я не называл ее имени, но в моих сочинениях Кэролайн была десятилетней девочкой, с которой мы делили заброшенный дом на Греческой улице, когда я нищенствовал в Лондоне.
– Конечно! – воскликнула я. – Там еще говорилось о крысах, и это место врезалось мне в память. Вы с отцом спали под одной попоной.
– Если бы я не была тогда столь мала, это вогнало бы меня в краску, – ответила Кэролайн. – Но, как и сказал Томас, мне было всего десять, и сон рядом с ним казался вполне пристойным.
