Когда же узнали московские люди, что «вор» стал под городом, заволновались все. С утра 17 июля тянулся народ в поле за Арбатские ворота, и скоро все поле усеялось толпами представителей всех сословий и возрастов; меж ними то тут, то там сновали клевреты Ляпунова и Голицына.
Наконец верхом на конях показались боярин Голицын и Захар Ляпунов. Народ чинно кланялся им, они же ехали без шапок. Терехов-Багреев ждал их на искусственном холме, высившемся среди поля.
Толпа заволновалась и придвинулась к холму. Голицын поклонился и заговорил:
— Православные! Беда нам приходит. Московское государство доходит до конечного разорения! Пришли на нас поляки и литва, а там «вор калужский»: стало тесно с обеих сторон. Православные! Украинских городов люди не любят царя Василия и не служат ему. Льется кровь христианская, отец восстал на сына и сын на отца!
— Верно, точно! Гибель нам подходит! — послышались голоса.
Голицын продолжал:
— Василий Иванович не по правде на престол сел и несчастлив на царстве. Будем бить ему челом, чтобы оставил престол!
— Идем, будем бить! Ко дворцу!
— Стойте! — крикнул Захар Ляпунов. — Раньше к калужским людям пошлем, чтобы и они своего «вора» оставили, а там сообща и решим, кого царем выбрать. Тогда и лад будет.
— Так, так, Захар Петрович, спосылаем в Коломенское! — подхватили в толпе.
— Ты и слетай! — сказал Захар Терехову.
Терехов сел на коня и тотчас погнал его в Коломенское.
Толпа стояла и стала ждать ответа калужан. Солнце стало палить жаром открытое поле, но никто и не думал оставлять свое место. Все чувствовали, что их волей вершится судьба государства.
У холма подле богатырской фигуры Захара Ляпунова столпились рязанцы, подле Голицына стояли думные бояре и князья.
Так прошло немало времени. Наконец показался Терехов на взмыленном коне. Он скакал во весь дух к холму и радостно махал шапкой. Соскочив у холма, он передал ответ калужан Голицыну.
Голицын тотчас обратился к народу.
— Православные! Калужане ответили, что, как сведем мы Шуйского, они сейчас свяжут «вора» и его на Москву приведут.
— Так прочь Василия! — закричали в толпе.
— Братцы, в Кремль! — крикнул кто-то.
— В Кремль, в Кремль! — исступленно подхватили рязанцы, и все бегом бросились с поля, толкая вперед Захара Ляпунова.
— В Кремль! — кричала толпа, широким потоком потекла по московским улицам, увлекая за собою всех прохожих, и наконец морем разлилась по Красной площади пред царским теремом.
Захар Ляпунов вышел вперед и стал звать царя. Стольник, в страхе вбежав в терем, воскликнул:
— Царь! Народ шумит и тебя зовет. Выйди, а то сюда ворвутся!
Царь быстро встал, и его глаза гневно сверкнули.
— Началось! — тихо сказал он и, обратившись к стольнику, произнес: — Идем!
Быстрым, твердым шагом шел Шуйский на Красное крыльцо. Разноцветные стекла в окнах играли всеми цветами на его лице, и он был то бледен, как мертвец, то пылал, как огонь. Через окна он увидел и толпу народа, но в эту минуту она не пугала его. Он смело вышел на крыльцо и своим тонким, визгливым голосом крикнул:
— Что за шум? Зачем я вам нужен? Кто смеет буйствовать?
Царь топнул ногой; толпа всколыхнулась и сняла шапки.
В эту минуту на ступени крыльца поднялся Захар Ляпунов. Его дюжая фигура с плечами в косую сажень, с грудью колесом казалась еще массивнее в сравнении с тщедушной фигуркой царя.
Он выставил одну ногу вперед, заложил руку за поясной шнурок и громко заговорил, обращаясь к царю:
— Долго ли за тебя кровь христианская литься будет? Ничего доброго на царстве твоем не делается. Земля наша через тебя разделилась, разорена и опустошена; ты воцарился не по выбору всей земли; ты погубил многих невинных, братья твои оборонителя и заступника нашего окормили отравой.
Вся толпа онемела от страха и смущения; еще не слыхано было, чтобы так на Красной площади с царем говорили. Но при последних словах Ляпунова кто-то крикнул: «Верно!» — и толпа снова заволновалась.
Ляпунов вдруг в пояс поклонился царю и громко возопил:
— Сжалься над умалением нашим! Положи посох свой!
Царь дрожал от сдерживаемой ярости, но при последних словах не выдержал. Его глаза сверкнули, как у волка, он выхватил нож, висевший у него на поясе, и бросился на Захара.
