— Расскажи, Казик, все снова! — говорил он.
И Казимир снова начинал свой рассказ. Воспоминания воскресали в его голове со всеми подробностями, и его голос дрожал от страха, мурашки пробегали по спине.
Ходзевич горел, слушая его рассказ, и распалял свой гнев, выпивая чарку за чаркой, а потом вскакивал и шипящим от бешенства голосом говорил:
— Не бойся, хлопец, пусть только эта ведьма Пашка нам попадется живьем! Мы ей покажем! Мы… — И с горящими глазами, почти обезумев, он сочинял пытки и муки для Пашки. — Мы возьмем ее волоса, накрутим на палку, потом станем вертеть палку. Волоса накрутятся. Туже, туже станут тянуть кожу и — кррр! — кожа лопнет и поползет с головы от самых бровей! В пятки ей проденем веревки и будем таскать ее по двору. А потом… снизу набьем ее порохом — и фа! Вот-то будет потеха!
На другой день Ходзевич снова спешно двинулся в путь к Зборовскому, по дороге везде наводя справки о беглянках; но нигде ничего не знали о них.
Зборовский, а с ним и полк Казановского стояли недалеко от Царева Займища. Гонсевский, запертый русскими в Белой, слал им гонцов, моля о помощи, но благородные рыцари смирно стояли, отвечая:
— Для чего пойдем кровь свою лить, если с того нам никакой прибыли?
После ссоры с Рожинским и разгрома тушинского стана они ушли грабить все еще не ограбленное, растлевать женщин и глумиться над старостью. Теперь, словно пресыщенные волки, они разбили свой стан в стороне от Можайска, ближе к Цареву Займищу, и, поделив добычу, бражничали, отдыхая от своих набегов.
Ходзевич приехал ввечеру и сразу попал на их пирование. В огромной избе за длинным столом сидели полупьяные поручики и ротмистры с полковниками Зборовским и Казановским во главе. Пучками вставленные в поставцы церковные свечи трепетно горели, и при их свете всюду виднелись расстегнутые жупаны, красные, потные лица и тупо блестящие взоры пьяных застольников. Вокруг стола, обнося пирующих вином, ходили обнаженные женщины и подростки-пахолики, тоже голые.
Ходзевич вошел в горницу и в недоумении остановился у дверей, но несколько офицеров заметили его.
— Здравствуй, пан! — крикнул один.
— Добрый вечер! Прошу! — крикнул другой.
— Просим! — закричали остальные и подняли кубки.
— Кто такой? — спросил Зборовский, перегибаясь вперед и пяля на Ходзевича свои пьяные глаза.
— Какой-то офицер! — ответил Казановский.
— С грамотой от его величества круля Жигимонта, — начал Ходзевич, но его перебил Зборовский, закричав:
— Не знаем мы здесь крулей! Мы — вольная шляхта, рыцарство!
— От Льва Сапеги и пана Жолкевского… — начал снова Ходзевич, но Казановский перебил его:
— А ну их в пекло! Если ты — добрый поляк, рыцарь и шляхтич, садись с нами и пей! Эй, дивчины, — закричал он, — тащите его ко мне!
Две обнаженные женщины подбежали к Ходзевичу и, взяв его за руки, потащили к Казановскому.
— Вот так-то лучше будет! — захохотал тот, когда, усадив Ходзевича, женщины подали ему кубок вина и, легши на его плечи грудями, просили выпить.
Ходзевич выпил и крякнул от удовольствия. Пахолик быстро снял с него саблю, проворные женские руки расстегнули кунтуш и жупан.
— Добрая дивчина! — весело воскликнул Казановский и, схватив одну в охапку, посадил ее к себе на колени.
— А я к тебе, пан мой! — сказала другая и села подле Ходзевича.
Зборовский смотрел молча, ухмыляясь, и вдруг с насмешкой сказал:
— Вот так-то мы живем и веселимся, а паи приехал нас на войну звать. Так, что ли?
Ходзевич, кивнув головой, ответил:
— Гетман Жолкевский вышел походом на москалей и зовет пана полковника воевать вместе.
Зборовский махнул рукой:
— Э, все едино! Гонсевский говорит: «Выручи!», Жолкевский: «Со мной иди!» — а для чего мы пойдем? Али нам жизнь не дорога, да еще такая! — Он протянул назад руку, и вмиг в ней уже трепетал стан женщины — Рыбка моя, — сказал он, — хочешь, чтобы мы на войну шли?
— Нет, нет! — закричали женщины.
— Не позволим! — с хохотом крикнули офицеры.
— И к чему? — заговорил Казановский. — Всего у нас довольно: и вино есть, и деньги, и женщины! На что лучше?
— То-то и есть, пан мой, — заключил Зборовский, — а вам все бы воевать. Нет, отдохнем! Эй, хлопцы, спевать! Ну!
