— Рязанские мы, — хмуро ответил Ляпунов, — и грамот Василия-душегуба не читаем!
— Тсс! — в испуге замахал на него руками хозяин. — Что говоришь? Али жизнь не дорога тебе?
— Так что же в грамоте? — перебил его Ляпунов.
— Дружину царь сзывал и помощь требовал, чтобы под Смоленск идти! Вишь, сколько собралось! Это — самые последние. Их сам Дмитрий Иванович Шуйский ведет и Делагардей с ним.
— Делагарди? Помирились, значит?
— За деньги помирятся.
— А деньги откуда?
— Со всей земли собрали! В Троицкую лавру послали, а там и отказали: самим, дескать, нужно. Так царь Василий стрельцов послал, все силой забрали. С икон убранство взяли, сосуды тоже.
— Окаянство! Гибель святотатцу! — вскрикнул юродивый.
— Говоришь, это — последние? — спросил Ляпунов. — А впереди кто?
— А там шесть тысяч детей боярских с князем Елецким да с Валуевым, а допрежь того Хованский ушел и немец Горн с полчищем. Слышь, они там здорово поляков оттрепали!
— Ну! Ну! Ну! — послышались с дороги крики.
Все вышли из избы. Земля дрожала от топота ног пеших воинов и коней, а теперь везли пушки. На огромных толстых деревянных колесах, по восьми под каждой пушкой, тащили их двенадцать лошадей по паре в цуге. Десятки воинов подпирали колеса и кричали на лошадей. Пушки заняли весь путь. Войско смешалось, нестройной кучей шли стрельцы, вооруженные ружьями с длинными козлами и алебардами, верхом на конях ехали боярские дети. Пестрые кафтаны, блестящие латы, кожаные куртки — все смешалось.
Ляпунов посмотрел налево: далеко-далеко черными линиями виднелись ушедшие вперед. Он посмотрел направо: войско теснилось в воротах и, казалось, наполняло собой всю Москву.
— Ну и людей! — завистливо сказал он.
— Говорят, всех шестьдесят тем[23] будет, — пояснил хозяин.
— Идем! Долго ждать! — сказал Андреев, и все вошли в избу и стали пить.
Хозяин стал передавать московские новости. Правда, все говорили, что царь Василий и его брат Дмитрий Шуйские извели своего племянника Скопина-Шуйского, но говорили об этом шепотом. Первый Ляпунов громко выкрикнул страшное обвинение против царя Василия.
— Ну, проехали! — сказал наконец Телепнев, заглянув за дверь.
Ляпунов поспешно встал.
— В путь! — сказал он.
Они вышли, сели на коней и поехали.
По узким улицам Москвы еще толпился народ, провожавший войско. Купцы в торговых рядах стали открывать свои лавки, запертые по этому же случаю; у Кремля кучей толпились торгаши. Всадники медленно пробирались среди этой толчеи. Они свернули в сторону у Кремля, проехали в Китай-город, и там Ляпунов остановился у богатого дома князя Голицына. На его стук в калитку вышел сторож и открыл ворота. Когда они въезжали, сам князь Голицын вышел на крыльцо. Это был дородный мужчина лет сорока пяти, с черной окладистой бородой и орлиным взглядом. Одет он был в богатый охабень[24]. Высокий воротник подпирал его затылок.
— А, Захар Петрович, гости почтенные! — приветствовал он с крыльца приехавших, которые через весь двор без шапок приближались к нему. — Милости просим! — Он радушно поцеловался с Захаром и ответил на поклон его товарищей. — Ну, чай, проголодались с дороги-то? — сказал он, ведя гостей в горницу, и наскоро велел собрать на стол.
Гости стали утолять свой аппетит.
Голицын все сидел молча; но когда убрали со стола и поставили меды, он первый заговорил с тонкой иронией:
— Видали, чай, какое Васенька войско снарядил поляков гнать?
— Видели, князь, и диву дались, — ответил Захар. — Великим почетом он пользуется.
— То-то вот и есть! — с укором сказал Голицын. — Поторопился ты с братцем-то! Послали вы со своей грамоткой-то своего племяша в Зарайск, а воевода его взашей вытолкал да грамотку сюда прислал. Вся Москва про вас знает, и царь объявил вас крамольниками. То-то!
Захар вспыхнул.
— Он крамольник, а не мы! Из-за него все беды. Ну, постой же! — прибавил он с угрозой.
— Тсс! — сказал осторожный Голицын, вставая. — Пойдем лучше в мою горенку, а молодцов здесь оставим!
Он встал и увел Ляпунова.
