Дар то и дело пригибался, чтобы не ушибить голову о полусгнившие стволы, которые, падая, перекинулись когда-то через овраг. Ему по-прежнему было непонятно, почему Пятнышко выбрал дорогу по дну оврага, ведь и по верхнему его краю можно было ехать в ту же сторону. Наверное, решил он, конь в точности повторяет свой прежний путь, только в обратном направлении. Опасный участок между тем остался позади, начался пологий подъем, и овраг наконец кончился. Ели расступились, радостно сверкнуло солнце. Дар почти уверился в своей догадке, когда конь остановился на краю большого болота, которое в сравнении с полумраком сплошного ельника выглядело даже нарядным, покрытое ковром зеленой ряски. Вдруг из его глубины в нескольких саженях от берега с утробным бульканьем всплыл коричневый пузырь и тут же лопнул, извергнув облачко противно пахнущего газа. Ряска в этом месте разошлась, угрожая чернотой трясины, и вновь сомкнулась. Путь напрямую был немыслим.
Пятнышко глубоко вздохнул, словно собака, потерявшая след. Мальчик улыбнулся его растерянности, потянул поводья вправо, и конь послушно двинулся в обход болота. Но, сделав несколько шагов, вновь остановился, пошевелил ноздрями и уставился на противоположный берег. Дар тоже посмотрел туда, однако никого не увидел. Разве что высокие стебли осоки чуть шевельнулись от легкого ветерка.
Нора, куда спряталась мышь, была слишком узка, и он принялся разрывать ее передними лапами, рыча и поскуливая. Когти натыкались на мелкие камни и корешки, подушечки лап начало саднить, уже и яма казалась достаточно глубокой, а мышь все еще была недоступна. Он чувствовал, что она совсем близко, и его дразнил и раздражал ее запах, в котором было больше панического страха, нежели живой плоти. У него зачесался нос, он потерся им о плечо и неожиданно увидел, как мышь вынырнула из земли близ трухлявого пня на расстоянии всего одного прыжка от места раскуроченной норы. И он немедленно прыгнул. Мышь не ожидала, что потайной выход будет обнаружен столь быстро, и в оцепенении глядела, как стремительно увеличивается в размерах тело хищного зверя. Издав предсмертный писк, она задохнулась и исчезла в клыкастой пасти.
145
Волк облизнулся и встал, тяжело дыша. Клок линялой шерсти отвалился от его тощего бока и опустился на землю, накрыв капельку крови — крохотное свидетельство лесной драмы. Зверь не насытился, это была его единственная трапеза за последние три дня, но он так уже свыкся с постоянным голодом, что и несчастной мыши был рад. К чему он не мог привыкнуть, так это к неумолимой старости, сбивающей дыхание при быстром беге и заставляющей ныть к непогоде плечи и хребет. К тому же у него болел и пошатывался левый клык. Но куда мучительней боли и голода была жгучая обида на соплеменников, изгнавших его из стаи, вожаком которой он недавно считался. Другой волк, молодой и наглый, коварно занявший его место, снился ему во время полуденного отдыха, и старый зверь рычал и вздрагивал во сне от жажды мести, мечтая о том, что когда-нибудь перегрызет горло своему заклятому врагу. Только тогда он бы смог наконец успокоиться и с благодарностью покинуть этот мир.
Зрение старого волка также слабело. Но слух и чутье все еще верно служили ему. Спустя час после мышиной охоты он уловил в воздухе человеческий запах. Он, как ни странно, показался ему знакомым. Затем к запаху человека прибавился пряный конский дух, наполнив волчью пасть голодной слюной. Движимый скорее любопытством, чем надеждой утолить голод, волк потрусил в сторону верхового путника, стараясь не обращать внимания на уколы хвойных иголок.
Гнедого жеребца с белым пятном на груди он узнал сразу, с ним у него были связаны самые неприятные в жизни воспоминания, и волчья пасть невольно ощерилась. Всадник оказался совсем молодым и безоружным. У волка даже мелькнула мысль напасть на них, но вновь, как в ту студеную лунную ночь, чувство невыразимой тоски пронзило все его существо, и он едва сдержался, чтобы за неимением луны не завыть во весь голос на прячущееся за еловыми ветвями солнце. Он опять ощутил свою беспомощность перед неведомой силой, запрещающей хищному инстинкту вырваться наружу. Единственное, что мог позволить себе старый волк, это следовать за всадником на достаточном расстоянии, чтобы, оставаясь незамеченным, не упускать из поля зрения, хотя и не смог бы даже себе самому объяснить, к чему эта бессмысленная слежка. Было бы куда благоразумней уйти прочь и попытаться отыскать себе какую-нибудь другую беспомощную жертву, пока он окончательно не ослаб от голода. Однако все трое — мальчик, конь и волк — продолжали неуклонно двигаться в глубь Заморочного леса.
