«Он не твой. Тебе не удержать его».
«Нет, нет!» — Евдоха замотала головой. Голос был знакомым, даже родным. Кто это? Лерия? Мама?..
«Не удерживай мальчика. Его время пришло».
Евдоха вскочила, отшатнувшись. Скамья опрокинулась. Дар тяжело застонал во сне. Евдоха, продолжая пятиться и мотать головой, уперлась спиной в стену.
«Я ничего не слышала. Я этого не умею, не хочу, я не ведьма…»
Снаружи все шел и шел дождь. Лишь его мерный шум нарушал тишину. Колени Евдохи дрожали, она, ударяясь о бревна, сползла по стене и села прямо на земляной пол. В ушах звенело, но больше никто с ней не говорил. Вдруг она вспомнила про козу, привязанную к колышку посреди поляны. Евдоха с трудом поднялась и на нетвердых ногах пошла из избы под дождь.
Козы не было. Не было и козленка. Евдоха обошла избу, заглянула в сенник, где, заняв все его тесное пространство, стоя спал жеребец. Она побродила по поляне, клича: «Козонька! Козонька!» Затем, поколебавшись, вошла в лес…
Дождь шел всю ночь. Евдоха, вымокшая до нитки, но так и не нашедшая беглянку, подошла к избушке. На крыльце, греясь под первыми лучами солнца, дремали коза с козленком. Евдоха перешагнула через них и, не чувствуя ничего, кроме бесконечной усталости, улеглась на свое место под окном.
Сон подхватил ее и, покачивая на огненных волнах, поволок куда-то. Она не сопротивлялась, лишь силилась время от времени открыть глаза. Когда это удавалось, она видела все ту же ночь и радовалась про себя, что не надо вставать и приниматься за утренние хлопоты. «Надо бы поправить моему мальчику одеяло, — спохватывалась она. — Дар так всегда беспокойно спит». — «Он не твой…» — слышалось ей в ответ. Мысленно она пыталась возразить, но огненная река качала ее все сильнее, и мысли начали с шипением плавиться, как сало на сковороде. «Это опять дождь, — догадалась она. — Шумит горячий дождь. Он не дает мне дышать». И она задержала дыхание. Это оказалось совсем нетрудно. Но кто-то с силой надавил ей на грудь, она закашлялась и вновь задышала. Каждый вдох отдавался болью во всем теле, и с каждым разом все больнее. Внезапно огненная река остыла и начала сковываться льдом. Ее перестало укачивать, но ледяной холод испугал ее. Боль ушла, но это было почему-то еще страшнее. «Перун, позаботься о моем Даре! — взмолилась она. — Его время пришло!..» Боль вернулась, по пальцам вновь потекло тепло, щеки, нос и веки тронул горячий воздух, но шел он от жарко пылающей живой печки.
Евдоха проснулась. Сквозь бычий пузырь в избушку проникало яркое солнце. В печи потрескивали поленья. Она забеспокоилась, что проспала и Дар до сих пор голодный, попробовала подняться, но вместо этого лишь слабо пошевелила пальцами. Очень медленно она повернула голову, посмотрела вверх и увидела мальчика. Под его запавшими темно-синими глазами чернели крути, на лице чересчур резко обозначились скулы, подбородок вытянулся. «Какой же он худенький!» — подумала Евдоха с жалостью.
Дар держал над ней руку ладонью вниз, и Евдоха ощущала в правом боку упругое колеблющееся тепло, словно ее осторожно поглаживали изнутри. Заметив, что она очнулась, Дар опустил руку и улыбнулся ей.
— Ты что-нибудь поел? — прошептала Евдоха.
— Со мной все хорошо, — ответил он.
— Сколько я спала?
Он поочередно согнул пять пальцев на левой руке, один на правой, кивнул утвердительно и произнес:
— По-моему, это шесть. Шесть дней.
«Как — шесть? — не поверила она и замерла, потрясенная. — Он заговорил!»
Дар приподнял ей голову и поднес к губам кружку.
— По-моему, это молоко.
Оно пролилось на подбородок и шею, но все же ей удалось сделать несколько глотков. Молоко, конечно же, было козье, но пахло еще чем-то, какой-то душистой травой, Евдохе незнакомой. Она хотела спросить об этом и еще о многом другом, но веки ее отяжелели, и она вновь забылась, на этот раз без сновидений и боли.
Через день она почувствовала себя настолько лучше, что, проснувшись, смогла самостоятельно сесть на лавке. За столом, положив голову на вытянутую руку, спал Дар. Тонкая детская слюнка тянулась от уголка рта к подбородку. Вдруг губы его дрогнули, и он жалобно забормотал:
