Марта и я беседовали с Бауэром. У нас с ним много общего: моравско-богемское происхождение, текстильное дело (и еще один Филипп!), либерализм и культура. Более чем когда-либо убежден в правоте своих выводов: его дочь подавила в себе кровосмесительные желания. Он раскаивается в измене пятнадцатилетней давности, хотя, учитывая, что он импотент, вряд ли это можно назвать изменой. Он был слеп на один глаз, потом ослеп на другой, но при этом к первому зрение частично вернулось. В свете этой истории из его красивых глаз исходит таинственное, почти колдовское сияние. Я чувствую, это не ускользнуло и от Марты. А от меня-то уж точно. Он — первый мужчина со времен Флисса, который будит во мне бисексуальность. […]
февраль 1915
К моему бесконечному удивлению и почти ужасу, Марта после стольких лет воздержания заявляется в мою постель. Трудное, болезненное соитие. Психологически болезненное. Она кажется мне одновременно и девственницей, и древней старухой… Мне внезапно представляется, что Марта на протяжении всей нашей супружеской жизни была холодна и бесцветна, как арктические просторы…
Марта, любовь, радость, страсть, даже красота…
Я думаю, что она испытывает чувство облегчения: наконец-то на нее снизошла благодать неплодия, менструации стали нерегулярными. А я-то боялся, что она останется фертильной до библейского возраста…
— Да, я нахожу его привлекательным, очень привлекательным… — говорит Марта, и тут, к ее смущению, в комнату входит Анна. Меня забавляет, как здорово удалась моя маленькая хитрость; хотя больше в этом нет необходимости, так как Бауэр для меня уже почти лишен обаяния. Я Марту не расхолаживаю; если немного дружеской лести так ее воодушевляет, что она лезет из кожи вон и переживает старческий всплеск либидо (бог ты мой, я тому свидетель), то я благодарен этому другу…
Беспокойство по поводу растущих цен, уменьшающихся гонораров. Марта продолжает использовать каждую возможность, чтобы совершенно случайно «наткнуться» на Бауэра. Странно и весьма приятно видеть, как сей образец безупречности становится жертвой таких страстей. Я сторонник абсолютно свободной сексуальной жизни, хотя сам и не следовал своей теории…
Марта провела весь день в постели с сильной простудой, но к вечеру встала и оделась как на парад. Я польщен тем, что она сделала это ради меня. После обеда говорит, что выйдет немного подышать свежим воздухом, и исчезает. Проходит час, а ее все нет. Минна уговаривает меня не волноваться; но на улице жуткий холод, земля покрыта снегом. Я отправляюсь на поиски. Целый час брожу по улицам и наконец в маленьком парке замечаю две фигуры в свете газового фонаря. Сердце на секунду замирает. Это они. Они идут бок о бок, петляя туда-сюда по заснеженной дорожке. Я вижу, что с ним собака. Собака все время тащит его в разные стороны. Но возбужденно петлять заставляет их вовсе не овчарка Бауэра, а страсть, желание. Они планируют тайное свидание или пребывают в мучительной нерешительности — затевать им роман или нет. У меня возникает ощущение, что я забрел в оперу, где идет Liebestod>{100}. Спешно ретируюсь. Сердце колотится. Добравшись до дома, сразу поднимаюсь в нашу комнату. Через двадцать минут появляется Марта — сияющая, в шубке, присыпанной мокрым снегом. Говорит, что наткнулась на Бауэра, выгуливавшего собаку…
Когда после долгого вечернего разговора Бауэр уходит, она нежно говорит: «Надеюсь скоро с вами встретиться». Надеюсъ! Кажется, он больше не наш общий друг, а только ее…
Не могу слушать своих пациентов. Вижу только его и ее тем вечером в парке — они так подходят друг другу, просто жених и невеста; наверное, так же моя мать с Филиппом (Филиппом!) гуляли вдвоем по Фрайбергу. Мне кажется, я снова двухлетний младенец, беспомощный, зовущий маму…
Чувствую, что задыхаюсь, мне не хватает воздуха в атмосфере всеобщей истерии, обуявшей этот город, эту империю. Атмосфера не новая, но из-за войны она стала невыносимо удушающей. На первых ролях тут, конечно, женщины: тики, корчи, судороги — такие, сякие. Почему? Почему? Они не знают нужды (те, что из обеспеченных слоев), ухожены, им неведом тяжкий труд ради куска хлеба. Почему они не могут заниматься воспитанием детей и наслаждаться спокойным существованием? Это сводит меня с ума. Не хочу иметь с ними дело. Ну почему я не патологоанатом?..
