Эдуард не сказал больше ни слова. Небрежным жестом взяв со стола хлыст, цилиндр и перчатки, он, не прощаясь, почти бесшумно вышел из комнаты. Шагов его не было слышно на лестнице, сколько бы Адель ни прислушивалась. Потом цокот копыт раздался на улице - стало ясно, что граф де Монтрей уехал.
Едва осознав это, Адель почувствовала, как кровь разом отхлынула от лица - так, что побелели губы. За какую-то секунду она стала бледна, как полотно, прежними остались только глаза, но и в них заблестел какой-то лихорадочный, почти страдальческий огонек. Костяшками пальцев Адель опиралась о стол, но рука ее вдруг задрожала и готова была подломиться под тяжестью тела.
Жюдит заглянула в комнату:
- Не надо ли вам чего-нибудь, мадемуазель?
Адель взглянула на нее пустыми, невидящими глазами.
- Нет, ничего не надо… Оставь меня в покое. Уйди, и не смей появляться, пока я тебя не позову!
Голос ее чуть-чуть содрогался. Резким движением подавшись вперед, Адель захлопнула дверь за служанкой, мгновение стояла, застыв у стены, потом, цепляясь дрожащими пальцами то за этажерку, то за портьеры, добрела до софы и остановилась покачиваясь. Какое-то время она почти ничего не слышала, потом тихое-тихое тиканье часов пробилось в сознание, и в этот самый миг внутри Адель будто оборвалась чудовищно натянутая струна. Да, от напряжения какая-то струна лопнула, и все тело после этого будто ослабело, подкосилось. Адель, не в силах стоять на ногах, рухнула на пол подле софы. И зарыдала.
Уже очень давно не случалось с ней такого взрыва отчаяния. Затаенная, тщательно скрываемая боль, которую она испытывала все эти месяцы, мощной волной выплеснулась наружу с такой силой, что судороги свели Адель горло. Было тяжело дышать, от безудержных рыданий зашлось сердце. Прижав руки ко рту, она безжалостно прикусила зубами кожу, и от этой физической боли на миг затихла боль душевная. Не в силах владеть собой, желая только одного - хоть в чем-то найти облегчение, Адель что было мочи ударила рукой по углу софы. Дерево оцарапало кожу так, что выступила кровь. Дрожа всем телом, Адель прошептала, бессмысленно глядя на окровавленные пальцы: «Я же люблю его, люблю, люблю, люблю! И ненавижу! Да, и ненавижу тоже! Господи ты Боже мой, что же это за желание - и любить его, и сделать ему больно!»
Эта мысль настолько прояснила положение, что слезы прекратились. Тяжело дыша, Адель на миг затихла, спрятав руку в складках юбки. Ужасно ломило пальцы. Адель подумала, тупо глядя на пол: «Он ушел. Снова ушел. Неизвестно, когда я еще его увижу. И, подумать только, я все сделала, лишь бы он ушел». Она горько усмехнулась, неловкими пальцами вытирая слезы на щеках. Теперь, когда Эдуард ушел, когда расстояние между ними стало еще большим, чем прежде, на нее снова навалилась тоска и пришло тягостнейшее ощущение одиночества. Эта встреча выбила ее из колеи, нарушила жизнь, казавшуюся такой размеренной и почти налаженной. Оставалось выяснить: сможет ли она снова жить без него? Вероятно, да. Но как преодолеть эту кошмарную пустоту в душе - пустоту, от которой, казалось, самое сердце Адель умерло.
Она не могла больше этого выносить. Еще ничего не видя перед собой из-за слез, застилающих глаза, Адель поднялась и, едва волоча ноги, побрела к колыбели, где спала Дезире. Сама себе она казалась больной. Склонившись над дочкой, Адель затаила дыхание, боясь ее разбудить или испугать. Несколько слезинок упали девочке на руку. Конечно, Дезире была прелестна и бесконечно дорога ей… но именно сейчас, когда она смотрела на дочку, Адель открылась вся ущербность ее положения. Она ведь вынуждена будет всегда сидеть вот так, в одиночестве, рядом с девочкой, и почти никто искренне не разделит ее восхищения ею. Почти никто. А как было, когда Дезире только-только родилась? Суматоха и заботы заслонили для Адель многое, но только не то, что она была совсем одна в то время. Все - и радость, и боль - ей пришлось вынести одной. Эдуарда не было рядом. Она скрывала от всех, от себя самой то, как ей больно. Теперь, вероятно, так будет всегда.
Адель вспомнила, как год назад воображала, что Эдуард - это ее судьба. Так оно, вероятно, и было. Лишь с ним она становилась настоящей. С остальными она всегда притворялась. Не отдавая даже себе в этом отчета, она бессознательно и машинально играла с Жиске одну роль, с Фердинандом другую, с Морни - третью. Истинная Адель исчезала. Почему так получалось, трудно было сказать. Адель снова посмотрела на Дезире и, чувствуя, что слезы снова подступают к горлу, прошептала одними губами:
