- Фи, неужели это тот самый Тюфякин? Тот, что бывал у Демидова во Флоренции?
- Да, вероятно, это он. Он мне тоже говорил об этом.
- Но он же так стар, душа моя! Я помню, его мучила астма и всякие прочие болезни… Боже мой, неужели может быть, чтоб ему еще что-то было от тебя нужно?
- Этого я не знаю. Я даже не пыталась это выяснить. Мне, в сущности, безразличны его мужские достоинства. Возможно, ему нужна и не я вовсе, а сами сплетни о том, что он меня заполучил и таким образом обошел всех… Впрочем, это ведь не важно, мама! Он готов содержать меня по-королевски, разве не это главное?
Гортензия захлопнула веер:
- Если бы ты только знала, как бывает это невыносимо! Недаром я предпочла более свободную жизнь…
Хорошо быть содержанкой лишь отчасти. И потом, что ты собираешься делать со своим Орлеанским?
- Ничего. Я могу сохранить его, если захочу.
- А захочет ли он?
- Уверена, что захочет. Возможно, поначалу он будет оскорблен, но ведь он разумный человек и всегда понимал, что мне надо на что-то жить. Кроме того, я от него ничуть не завишу.
- Он дал тебе престиж, дорогая. О тебе заговорили благодаря ему.
- Теперь я хочу, чтобы обо мне заговорили благодаря мне самой.
Помолчав, Адель спросила:
- Стало быть, ты ничего не можешь сказать против Тюфякина? Нет никаких подробностей, которые оттолкнули бы меня?
Гортензия мягко привлекла дочь к себе.
- Успокойся, моя девочка, Тюфякин - самый обыкновенный мужчина. У него нет никаких невероятных запросов и человек он вполне приличный. Просто он очень стар и болен. Но, в конце концов, если тебе удастся подняться еще на одну ступень благодаря ему, я буду за тебя рада.
Она заглянула в лицо Адель и внезапно спросила:
- Кстати, а сказала ли ты ему о своей дочери? Мне кажется, ты ни за что не захочешь с ней расстаться. А вот захочет ли он, чтобы Дезире жила с тобой?
Адель не сразу ответила, комкая кружевной платочек. Об этом она действительно не спросила князя. Потом, отбрасывая всякие сомнения, произнесла:
- Что ж мама, если он вздумает возражать, я сразу положу конец отношениям с ним… В конце концов, разве я не молода и не красива? Разве на нем свет клином сошелся? Ах, Боже мой! Мне только семнадцать, и я вполне могу подождать еще одного выгодного предложения.
Адель вернулась домой к девяти часам вечера. Она спешила: надо было принять ванну, подобрать наряд для ужина - нынче должен был заехать Фердинанд Орлеанский. Подобно вихрю, она взлетела на третий этаж, распахнула дверь в стеклянную галерею, служившую прихожей, и внезапно замерла на месте, будто ее молнией поразило.
Враз задрожавшие пальцы выпустили полуразвязанные ленты шляпки, и шляпка сползла ей на плечи. Навстречу Адель поднялся мужчина лет тридцати в костюме из светло-серого тонкого сукна и серых замшевых сапогах для верховой езды. В его руках, затянутых в тонкие серые перчатки, был хлыст. На манишке, сверкающей белизной, сияла великолепная бриллиантовая запонка.
- Вы, - насилу выговорила она, задержав в груди дыхание.
Прошел почти год с тех пор, как она в последний раз видела Эдуарда.
Он поклонился. Она сухо спросила:
- Любопытно было бы узнать, какое дело могло привести вас сюда.
Он не сразу ответил, все так же не отрывая от нее задумчивого пристального взгляда. У Адель холод подползал к самому сердцу. Она чувствовала, что одним своим присутствием этот человек вывел ее из нормального состояния: она сразу стала чувствовать себя неуверенной, ранимой, несчастной. Впрочем, несмотря на эти чувства, обуревавшие душу, внешне она сумела сохранить холодный и равнодушный вид. Не дожидаясь его объяснений, она прошла в комнату. Остановившись перед зеркалом, сбросила шляпку, не спеша сняла перчатки, вынула из ушей сережки. Эдуард остановился в дверях, глядя на нее.
Адель подняла голову и так же тихо спросила:
- Как все-таки вы узнали мой адрес?
Эдуард негромко ответил:
- Мой нотариус занимался этим делом. Вы же помните, что я бывал у вашей матери.
- Стало быть, вы нашли меня через мою мать. - Она усмехнулась, чуть дрожащими пальцами укладывая сережки в футляр. - Ну и, чего ради вы меня искали? Да еще вот так, вдруг?
