Ей стало неуютно и неприятно, как всегда при упоминании об Эдуарде. Чьи-то шаги раздались позади нее. Застигнутая врасплох, Адель едва не вскрикнула и уже хотела обернуться, как проворные, невероятно наглые мужские руки обхватили ее за плечи и даже продвинулись ниже к груди. Она, еще не зная, кто этот нахал, изо всех сил ударила по мужским пальцам ручкой веера.
- Какая наглость! Кто вы?!
Глаза ее метали молнии. Герцог де Морни, усмехаясь, отвесил Адель глубокий иронический поклон.
- Я вас не знаю, - отчеканила она, пронзив его полным негодования взглядом. - Вы нахал. Убирайтесь отсюда!
- Полноте! Полноте, моя дорогая! Я герцог де Морни. Может, вы меня и не знаете, но я-то вас знаю. Не стоит портить гримасой добродетели такое хорошенькое личико. Я пришел к вам по делу.
Адель холодно смотрела на него. Сейчас у нее промелькнула мысль, что она, возможно, уже видела когда-то этого господина, и через секунду вспомнила где. В тот далекий июльский день, на площади Звезды, когда Эдуард на миг оставил ее и она услышала беседу двух хлыщей, говоривших, что ее отец - Демидов. Поза Адель стала напряженной, ее руки с силой сжали веер.
- Что вы хотите? - спросила она.
- Не буду прятать свои цели за красивыми словами, как это делают, вероятно, более деликатные ваши кавалеры.
- Вы слишком многословны. Не люблю болтунов.
Он усмехнулся.
- Я хочу купить вас. Сколько вы стоите?
Адель какую-то секунду холодно смотрела на него. Ни одно чувство не отражалось на ее красивом, классически правильном лице. Пауза оказалась длинной, так, что Морни на миг почувствовал себя в неловком положении, но Адель не спешила. Протянув изящную руку в белой перчатке, она взяла с подноса бокал с красным вином, посмотрела, какими рубиновыми красками играет жидкость при свете люстр, и, с холодным пренебрежением улыбнувшись, сказала Морни:
- Я стою сто тысяч франков, мой дорогой. Сто тысяч.
Он уставился на нее, ошеломленный тем, что она сказала:
- С ума вы сошли, что ли?
- Что такое?
- Вероятно, это была шутка, не правда ли, моя милая?
Она очень любезно - в любезности, впрочем, угадывалась холодность - произнесла:
- Нет, дорогой господин Морни. Это не шутка.
- И что, уже есть люди, которые купили вас за такую цену?
- Вы что-то имеете против цены?
- Я считаю, милочка, что вы повредились рассудком. Сто тысяч франков! За такие деньги я могу купить десятерых.
- Идите, - любезно продолжила она. - Покупайте.
- У меня была любовница, куда красивее вас, - грубо заявил он, чувствуя, что его выставляют дураком, - и она стоила мне ста тысяч, но стоила за целых три года!
- Вот как? Любезнейший господин де Морни! Вас хватило на целых три года? Как зол свет, упрекая вас в непостоянстве!
Он выпрямился, попытался презрительно навести на нее лорнет, так, как всегда делал, когда хотел кого-то унизить, но его взгляд столкнулся с твердым, как сталь, холодным и хищным взглядом Адель.
- Все ваши любовницы, - сказала она без гнева, но голос ее был ледяным, - не стоили даже моего мизинца. Если угодно, можете идти к ним. Неплатежеспособных я не люблю. Убирайтесь, господин де Морни, и позвольте мне насладиться музыкой.
- Ну-ну, милочка, поглядим, что вы запоете через неделю! Должно быть, вы плохо знаете Париж. Сто тысяч - это надо же! Да ни одна женщина не стоит столько!
Уходя, он едва не столкнулся с герцогом Орлеанским. Они очень сухо раскланялись.
- Что делал здесь этот человек? - спросил принц. - Я полагал, вы находитесь в обществе моего брата.
Адель встала, с треском захлопнула веер, глаза ее сухо сверкнули:
- Фердинанд, - сказала она. - Поедемте домой. Мне кажется, мы там гораздо лучше проведем время.
- Вас обидел кто-то? Этот Морни?
Она улыбнулась, и глаза ее стали мягче.
- Не беспокойтесь. Это лишь издержки моей профессии.
- Вашей профессии? - Она впервые говорила так.
- Профессии куртизанки принца, ваше высочество!
Фердинанд поддержал Адель под руку, пока они спускались по лестнице. Карета уже была подогнана, лакеи заняли свои места, форейтор сидел на козлах… У Адель еще не было собственного выезда, она ездила в экипаже герцога, и в тот миг, когда она садилась в карету, один молодой человек, как раз поднимавшийся по ступенькам и, видимо, намеревавшийся принять участие в бале, остановился, глядя на нее, и на миг замер, как будто окаменел.
