Тут же, неподалеку от них, прямо на траве, завтракали иные влюбленные пары, преимущественно служанки со своими любовниками, и сердце Адель переполняла нежность: они словно становились ей родными уже потому, что испытывали то же, что и она.
Но главными, конечно же, и для Адель, и для Эдуарда, были встречи на улице Эльдер.
Когда граф де Монтрей приглашал туда свою возлюбленную, он уже мысленно прикидывал, что, видимо, придется там кое-что изменить. Казалось невозможным принимать Адель там, куда он приводил дам полусвета, а то и просто женщин с улиц. Адель заслуживала чего-то нового и незапятнанного. Эдуард не хотел, чтобы какая-то мелочь - да хотя бы шпилька, оставленная другой женщиной, - навела ее на неприятные сравнения. По просьбе графа домовладелец нанял рабочих, и за считанные дни квартира приобрела совершенно новый вид. Ее заново оклеили обоями, спальню отделали кружевным гипюром цвета морской волны - под цвет глаз Адель, ванную комнату - новыми изразцами. Были куплены новые пушистые полотенца, душистое мыло, батистовые пеньюары, легкие домашние туфельки - все для Адель, все новое, не оскверненное чужими прикосновениями. Адель, войдя сюда поначалу с робостью и даже некоторым стыдом, инстинктивно оценила эту заботу, даже почувствовала себя здесь хозяйкой. Это не было просто место встреч, безразличное и ему, и ей. Это было любовное гнездышко, почти их дом. Общий дом.
И никогда Адель не казалось, что квартира на улице Эльдер - это что-то вроде гробницы ее чести. По правде говоря, к чести, как ее толковали в обществе, она была совершенно равнодушна. Напротив, с каждым днем она все больше привязывалась к этому месту. Чем больше было нежных воспоминаний, тем сильнее она любила его. Любила ходить босиком в крошечном саду, плескаться в роскошной мраморной ванне, розовея под взглядами Эдуарда. Эти обои, этот гипюр слышали их стоны, хранили воспоминания о каждом слове, произнесенном здесь. Она любила приходить сюда, зная, что каждый раз ее ждет сюрприз: новые цветы, новые ароматы.
Как любовник Эдуард казался ей непревзойденным, необыкновенным, небывалым. С ним всегда она просто исходила от желания. Ей казалось, будто он окружает ее всю, будто у него не две, а целых десять рук. Ранее она и не подозревала, что способна чувствовать и наслаждаться так, как сейчас; он, похоже, знал ее лучше, чем она себя. Она покорялась любой его фантазии, не подозревая о том, что стоило, быть может, и поупрямиться, чтобы заставить любовник ценил ее подороже. Отказать ему было для нее невозможно.
Он так умело, так легко, так незаметно раздевал ее, что это превращалось в любовную игру. Шелковые чулки, спускаясь и скручиваясь под его пальцами, падали на пол змеиными шкурками, опадали колоколом юбки, шелестя, скользил вниз атласный корсет. Мало-помалу обнажалось тело - золотисто-смуглое, упругое, нежное. Адель откидывалась на подушки, закинув руки за голову, от чего ее груди чуть поднимались, и, затаив дыхание, смотрела, как раздевается он. Чем больше удовольствия доставлял ей Эдуард, тем больше она любила его тело. Он казался ей прекраснейшим мужчиной на свете: высокий, сильный, мускулистый, но с нежной бархатистой кожей. Узкие бедра и широкие плечи… Волнение охватывало ее уже тогда, когда она смотрела на него, его мужскую плоть, вздыбленную ради нее. Адель любила ее, эту плоть, любила нежить ее губами, делать для Эдуарда то же, что он делал для нее, доводить его тело до кипения. Сама она, привыкая к своему любовнику, возбуждалась с каждым разом все легче и быстрее; все в ней стало чувствительным, доступным ласкам - губы, груди, бедра, округлые колени.
Даже удовлетворенные, они не размыкали объятий, лежали, прижавшись друг к другу влажными от пота телами и иногда засыпали, тоже обнявшись. Когда приходило время расставаться, они отрывались друг от друга с истинной болью.
- Я благодарен судьбе за то, что она послала мне тебя, Адель, - сказал он однажды, с нежностью проводя рукой по ее животу.
- Судьбе? - переспросила она. - А не Богу?
- Я не верю в Бога.
Пораженная, она приподнялась на локте. Он повторил:
