- Я люблю Париж, - призналась она искренне…- Правда, это, может быть, оттого, что я нигде не бывала, но в данный момент мне именно Париж нравится больше всего… Особенно хорошо, когда ты свободна. Ну, когда ты не в пансионе.
- И долго вы были там?
- С самого детства. Я помню только пансион да еще Нейи, где мы жили у кормилицы.
- Вы?
- У нее была целая куча малышей. Мы жили вместе, пока мне не исполнилось шесть. Мне даже кажется, что это мои братья и сестры.
Он слушал ее внимательно, не отрывая взгляд от ее лица. Смеясь, Адель рассказала ему, как они пили по утрам только что надоенное молоко, купались в канаве, поднимая кучу брызг, как маленький толстяк Оноре таскал ее за косы, как они строили башни из песка и все загадывали, чья мама придет первая.
- Мне было хорошо там. Я всегда вспоминаю Нейи с радостью, не то, что пансион.
- А что пансион? - Он чувствовал, как против его воли в нем зарождается чувство, подозрительно похожее на нежность. Он и сам не знал, хочется ли ему этого.
- Не знаю. - Она качнула головой. - Мне кажется, меня там не особенно любили.
- Вас трудно не любить, Адель. Должно быть, в этом вашем пансионе были какие-то странные люди. А, может быть, они вам просто завидовали.
- Да, уж это было… Они считали, что я слишком красива для…
Она не договорила, будто испугавшись того, что хотела сказать.
- Ну уж заканчивать фразы вас должны были научить, - сказал Эдуард, удерживая лошадь.
Она в замешательстве посмотрела на него:
- Они, кажется, считали, что я слишком красива для… для порядочной девушки. Они были не правы, не так ли?
Эдуард, казалось, не слышал ее вопроса. Он ничего не отвечал, задумчиво наблюдая, как перед ними разворачивается элегантное ландо. Он хорошо знал даму, сидевшую в нем. Его пронзило острое чувство досады от того, что он встретил здесь госпожу д’Альбон.
А Адель… Ей-Богу, он не знал, что ей ответить. Он снова взглянул на знакомую своей матери: она подняла лорнет, разглядывала их и, казалось, звала к себе.
- Боюсь, мадемуазель, - произнес он негромко, - что в чем-то у них был резон.
Мадам д’Альбон сделала знак, словно умоляя его приблизиться. Честно говоря, Эдуард был бы рад послать ее ко всем чертям, тем более сейчас, когда после его ответа Адель была в таком смятении и совершенно не знала, как его расценить. Но мадам д’Альбон, эта старая сплетница, была давней подругой его матери, они обе были в эмиграции. Он тронул поводья лошади, скрывая недовольную гримасу.
- Простите, Адель. Эта дама - что-то вроде тетушки. Я вернусь через пол-минуты.
Адель не произнесла ни слова, но в глазах у нее было замешательство, когда он отъехал… Словно во сне, она видела, как Эдуард спешился, как поцеловал руку старой аристократке, смотревшей на нее так неодобрительно. У нее не выходил из головы его ответ: «В чем-то у них был резон». Что это значило? Что она вправду слишком красива, чтобы быть порядочной? Боже мой, да как же он к ней относится?
И тут ее, словно молния, пронзили голоса, раздавшиеся сзади.
- Кто эта малютка в черном?
- Бог мой, разве вы не поняли? Новая пассия Эдуарда.
Она в ужасе обернулась. Кровь прихлынула к ее лицу. Два щеголя, настоящие денди, стояли, держа под уздцы лошадей, один из них гнул в руках хлыст. Оба явно были из высшего общества, холеные и изысканные. И такие дерзкие, что ни один из них даже не понизил голос, когда она взглянула на них в упор.
- Хороша, как ангел. Я не откажу ей в примеси благородной крови.
- Да разве вы не знаете, кто ее отец?
- Кто?
- Русский князь Демидов.
- Черт побери!
- Да, вот именно…- Молодой нахал прищурился. - Эдуарду не откажешь во вкусе. Стоит только представить, что за цветок выйдет из этого бутона.
Она не могла слушать дальше. Все это было так дико, так недоступно ее пониманию, что она дала лошади шпоры. Ей хотелось убежать от этих нескромных пересудов, граничащих с оскорблением, нисколько ею не заслуженным. Она поскакала прочь. Щеки ее пылали. Адель пережила сейчас ужасное чувство, а именно: она впервые ясно ощутила себя парией в этом изысканном обществе.
Она была не такая, как они… Отнюдь не глупая, она наконец дала себе в этом отчет. Дамы и господа, приветствовавшие их, на самом деле приветствовали Эдуарда. На нее смотрели жадно, неодобрительно или в лучшем случае с любопытством. «Я не их круга, - призналась себе Адель, и сердце у нее больно сжалось. - Но почему же это так? Разве моя мать - не графиня? Чем она хуже их?» Ей было так мучительно стыдно, так обидно, что она не могла больше ехать. Остановившись у входа в маленькое кафе, Адель бросила поводья первому попавшемуся слуге, и, ничего не видя перед собой, пошла к столику. Там села и спрятала в ладонях пылающее лицо.
