— Согласен. Да, идите к нему. Я — глупец. Я — ничтожество. Нет, не уходите, Вивьетта, простите меня, — вскричал он, схватив ее за руку, когда она с некоторым высокомерием повернулась. — Я не хотел это сказать, но, право, у меня нет больше сил терпеть это.
Вивьетта села на скамейку под молодой яблоней.
— Что именно?
— Все. Свое положение. Непринужденные манеры Остина.
— Но они как раз делают его очаровательным.
— Да пропади он! А моя непринужденность делает меня похожим на гиппопотама. Послушайте, Вивьетта. Я люблю Остина, Бог свидетель… Но всегда во всю мою жизнь, его ставили на первое место передо мною. В его пользу были все шансы; на мою долю ничего не оставалось. И отец, пока он был жив, и мать всегда носились с Остином. Он шел первым в школе, когда я, старший брат, был неотесанным мальчишкой в одном из младших классов. Он блестяще окончил университет, вступил в свет и делает себе состояние. А я способен лишь ездить верхом, стрелять и вести жизнь в деревне. Я застрял здесь, обладая лишь этим заложенным домом и сотней фунтов в год, какие мне удается извлечь от арендаторов. Я даже не являюсь душеприказчиком отца. Эта роль предоставлена Остину. Остин выплачивает матери ее ренту, обусловленную ее брачным контрактом. Если дела идут плохо, посылают за Остином, чтобы он их наладил. Ему, по-видимому, никогда не приходит в голову, что это мой дом. Да, конечно, я знаю, что он платит проценты по закладной и оказывает матери денежную поддержку… в этом и унижение.
Он сидел, опершись локтями в колени и положив голову на руки, уставившись глазами в траву.
— Но ведь вы могли бы найти какую-нибудь работу, Дик?
Он пожал своими широкими плечами.
— Меня как-то засадили в контору в Лондоне. Я задыхался там, писал неправильные счета, говорил неправду лживым людям и кончил тем, что расшиб голову младшему хозяину.
— Вы, во всяком случае, получили, значит, некоторое удовлетворение, — засмеялась Вивьетта.
Слабая улыбка скользнула по его лицу.
— Помнится, что да. Но это не обеспечило мне успешной деловой карьеры. Нет. Мне следует заняться чем-нибудь в девственной стране. Я должен выбраться отсюда. Я не вынесу здешней жизни. А между тем… я уже объяснял вам, я связан… связан по рукам и ногам.
— Вы, значит, очень несчастны, Дик?
— Что я могу поделать?
Вивьетта чуточку отодвинулась от него и обидчиво проговорила:
— Не скажу, чтобы это было вежливо, принимая во внимание, что я вернулась сюда жить с вами.
Он резким движением повернулся к ней.
— Разве вы не видите, что ваше пребывание здесь делает мою жизнь еще более невыносимой? Разве я могу видеть вас изо дня в день и не желать вас? Всю свою жизнь я ни разу не подумал о другой какой-нибудь женщине. Я хочу так крепко сжать вас в своих объятиях, чтобы даже призрак другого мужчины не мог никогда встать между нами. Вы знаете это.
Вивьетта крошила цветок, упавший с яблони к ней на колени. Пальцы, перебиравшие лепестки, дрогнули, щеки ее порозовели.
— Я знаю это, — проговорила она тихо. — Вы всегда говорите мне это. Но, Дик, — и недобрым огоньком сверкнули ее глаза, — пока вы будете держать меня так, хотя это и будет очень мило, мы умрем с голоду.
— Что же, умрем! — с силой вскричал он.
— О, нет, ни за что! Смерть от голода так не изящна. Я превращусь в страшилище… в связку костей, обтянутых кожей… и вы придете в ужас… я не вынесу этого.
— Если бы только вы сказали, что хоть чуточку любите меня, мне стало бы легче, — умолял он.
— Я готова думать, что вам будет еще тяжелее.
— Все равно, скажите это… скажите это один раз… хоть один раз.
Она наклонила голову, скрывая улыбку, и сказала очаровательно нежным голосом:
— Дик, закройте глаза.
— Вивьетта! — вскричал он, осененный неожиданной надеждой.
— Нет. Закройте глаза. Повернитесь. Теперь скажите мне, — продолжала она, когда он послушно обернулся, — во что я одета… Нет! — она удержала его за плечи, — не шевелитесь.
Она была в белой блузке и синей юбке, в коричневых туфлях, и к груди ее была приколота желтая роза.
— Какое на мне платье?
— Что-то светлое, — сказал Дик.
— И чем оно обшито?
— Кружевами, — ответил бедняга. — Да, кружевами!
