Священник умолк и облизал губы.
— Отец мой, подайте мне вашу коробку с табаком, — попросила лежавшая на кровати тень.
Отец Фидель порылся в карманах сутаны и, достав жестянку, сунул ее за занавеску.
— …Никогда он не говорил со мной о матери, — продолжал священник, — только все спрашивал: «А я могу у вас учиться?» Однажды, когда я сидел с начальником почты, — как я уже говорил вам, Вирьяму в то время так разрослась, что у нас был даже начальник почты, — итак, в тот день альбинос по привычке своей вошел неслышным, кошачьим шагом и, будто продолжая прерванную беседу, тоненьким, нежным голосом проговорил: «Мне хотелось бы стать великим доктором». Когда он замолчал, начальник почты взглянул вверх — точно хотел удостовериться, что голос не донесся до него с небес, но тут же оправился от изумления и со свойственной человеку, привыкшему командовать неграми, грубостью сказал: «Ах ты паскудыш, ублюдок-альбинос, нам и без тебя с неграми хлопот выше крыши». Ребенок улыбнулся и легкими шажками, словно скользя по полу, тихо пошел к двери. «Отец мой, этот может когда-нибудь наделать дел. Ну, конечно, дурное семя… Доктор! А потом что? Вам бы надо из него сделать доброго христианина, отец мой», — добавил начальник почты. Мы посмотрели друг на друга, и невольно мне на ум пришли слова святого Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему…» Начальник почты, словно угадав мои мысли, проговорил: «Противящийся власти противится Божию установлению». И это означало, конечно, что мне следовало беспрестанно внушать ребенку, что нет лучше порядка, чем тот, который установили у нас португальцы. Больше мальчик никогда сюда не приходил.
Перед уходом начальник почты угрожающе произнес: «Если вы не сумеете сделать из него доброго христианина, я сам его выдрессирую». В неустанных моих заботах по распространению евангельского учения я в конце концов забыл о мальчике, пока однажды не обнаружил его склоненным над мертвой птичкой; он держал в руках маленькое тельце, и я услышал, как он прошептал: «Если я настоящий человек, сделай, Иисус Христос, так, чтобы она ожила». Заметив меня, он тотчас сунул птичку под пань и спросил: «Л Христос умер и за воробьев тоже?» Тогда я подумал, что пора бы начать наставлять его в вере, но, несмотря на все мои усилия, он ни разу даже близко не подошел к церкви… Но я все еще вижу его в кошмарах, которые снятся мне: всюду, куда бы я ни шел, он стоит на моем пути, точно в саване — кожа-то у него ведь белая, — и кричит мне: «Цвет моей кожи вопиет о грехах ваших, отец мой. Если вы хотите избавиться от меня, сорвите с себя сутану…» Как мне хотелось бы спасти его душу! Но теперь я боюсь его! Вы никогда его не видели, сын мой, нет?
— Видел, отец мой. Я даже думал о том, сколько сумею заработать, если мне удастся поймать его.
— Во имя неба, не делайте этого, сын мой!
Голос его вдруг взорвался воплем — словно взмолился испуганный зверь, прячущийся под сутаной, и старый священник сник, будто раздавленный собственным криком. Тень на кровати приподнялась и нетерпеливо вздохнула.
8 час. 30 мин.
— Ты выбросил собаку, Малик?
— Да, хозяин. Перед тем как ее выбросить, я, как вы велели, протащил ее за хвост по деревне, а потом взял толстую палку и перебил ей все кости. Голову тоже размозжил.
— Значит, моя обезьяна отомщена как следует.
— Келани, у которого жила собака, похоже, проплакал всю ночь, хозяин.
— Твои братья, Малик, только и умеют, что смеяться да плакать.
Амиго сел на табурет, перед которым стояло ведро воды. Малик взял губку и намылил ее.
— Сколько раз тебе говорить, чтоб ты лучше грел воду? — проворчал Амиго, сунув в ведро два пальца.
— Куска сухого дерева не найти, хозяин. Я никак не мог развести огонь.
— Это что же, я, значит, и кофе не смогу на завтрак выпить?
— Выпьете, хозяин. Я вчера налил горячей воды в термос.
— Да не дери ты мне кожу, свинья. Тихонько три… А что, правда, Малик, будто кровь альбиноса приносит счастье?
— Так говорят, хозяин. Но Кондело давно уже предназначен великому соба Мулали. Нагните голову, хозяин: на шее еще остался черный след от вашего ожерелья… Великий соба очень рассердится, когда узнает, что альбинос сбежал. Очень. Я думаю, Кондело — последний альбинос в наших краях… А теперь, хозяин, поднимите голову и не открывайте ни рта, ни глаз.
