— Но почему, папенька? — в один голос спросили дочери.
— Не задавайте таких вопросов, девочки! — сказала маменька.
Однако неисправимый полковник все-таки продолжал:
— "Почему", дети мои, — чрезвычайно зловредное слово. Когда я вам что-нибудь рассказываю, вы всегда говорите — "почему?". Почему милорд епископ лебезит перед этой дамой? Поглядите-ка, как он потирает пухлые ручки и улыбается, заглядывая ей в лицо. Это лицо уже более не пленяет красотой. Оно размалевано белилами и румянами, как у Скарамуша в пантомиме. Смотрите, вон поспешает еще одна синяя лента, клянусь честью! Лорд Бамборо. Потомок Хотсперов. Самый надменный человек Англии. Он остановился, он кланяется, он улыбается, он тоже держит шляпу в руке. Смотрите, она похлопывает его веером по плечу. Прочь, прочь, скверные мальчишки, не смейте наступать на шлейф дамы, которую чтит сам король!
— Но почему король ее чтит? — снова спросили девицы.
— Опять это злокозненное слово! Вы когда-нибудь слышали о ее светлости герцогине Кендалской? Нет. О герцогине Портсмутской? Тоже нет. О герцогине де Лавальер? О Прекрасной Розамунде, наконец?
— Тсс! Зачем заставлять краснеть моих милых девочек, Мартин Ламберт? сказала маменька, прижимая палец к губам мужа.
— Но я тут ни при чем, это их августейшие величества повинны в подобном позоре! — воскликнул сын старого республиканца. — Только подумать: прелаты и знатнейшие вельможи мира подличают и заискивают перед этой крашеной немецкой Иезавелью! Это позор, позор!
— А! — воскликнул полковник Вулф и, схватив шляпу, выбежал из комнаты: он увидел, что избранница его сердца идет с тетушкой пешком по галерее, направляясь к дверям баронессы Бернштейн, — они достигли их, когда графиня Ярмут-Вальмоден еще беседовала с лордами духовным и светским, и не преминули сделать графине самый глубокий реверанс, а потом почтительно подождали, пока она не вошла в дверь, опираясь на руку епископа.
Тео отвернулась от окна с печальным, почти испуганным лицом. Этти продолжала смотреть на улицу негодующим взором, а на ее щеках пылали два красных пятна.
— О чем это задумалась наша маленькая Этти? — сказала маменька, подходя к окну, чтобы увести от него дочку.
— Я думаю о том, что бы я сделала, если бы увидела, что папенька кланяется этой женщине, — ответила Этти.
Тут появилась Тео с посвистывающим чайником, и семья приступила к вечерней трапезе, позволив, впрочем, мисс Этти сесть напротив окна, которое она упросила брата не закрывать. Этот юный джентльмен выходил на улицу, чтобы потолкаться среди зевак, — несомненно, ради изучения гербов на портшезе графини и на других портшезах, — а также чтобы по поручению маменьки и по велению собственного сердца потратить шесть пенсов на покупку сырного пирога, с каковым лакомством, завернутым в бумагу, он вскоре и вернулся.
— Поглядите, маменька, — начал он еще на пороге. — Видите вон того высокого человека в коричневом, который стучит тростью по всем колоннам? Это ученый мистер Джонсон. Он иногда приезжает к нам в школу повидать директора. Он только что сидел с друзьями за столиком перед пирожной лавкой миссис Браун. Они там пьют чай по два пенса за чашку, и я слышал, как мистер Джонсон сказал, что выпил семнадцать чашек — потратил два шиллинга десять пенсов. Многовато денег за один чай!
— Чего тебе положить, Чарли? — спросила Тео.
— Пожалуй, сырного пирога, — ответил Чарли и вздохнул, когда его зубы впились в большой кусок. — А джентльмен, который был с мистером Джонсоном, продолжал Чарли с набитым ртом, — это мистер Ричардсон, который написал...
— "Клариссу"! — воскликнули хором маменька и дочки, бросаясь к окну, чтоб увидеть своего любимого писателя. К этому времени солнце уже зашло, в небе замерцали звезды, и лакеи зажигали свечи в апартаментах баронессы напротив окна, к которому приникли наши соглядатаи.
Тео стояла, обняв мать, и обе смотрели на освещенную пирожную лавку миссис Браун, — света было вполне достаточно, чтобы наши друзья могли увидеть, как одна дама подавала мистеру Ричардсону его шляпу и палку, а другая повязывала шарфом его шею, после чего он отправился дамой.
