Пальцы Дугласа отпечатались на стекле.
– Вот она.
– Кукла восковая, – сказал Том. – Почему ты хочешь, чтобы я ее увидел?
– Только и слышно от тебя, – закричал Дуглас. – Почему да почему? Потому!
Потому что… в зале игральных автоматов притушили огни… потому что…
В один прекрасный день ты открываешь, что ты живешь!
Взрыв! Потрясение! Озарение! Восторг!
Ты хохочешь, пускаешься в пляс, кричишь!
Но вскоре солнце закатывается. Валит снег, но никто этого не видит августовским полднем.
В прошлую субботу на утреннем сеансе крутили ковбойские фильмы; на раскаленном добела экране замертво рухнул человек. Дуглас вскричал. Сколько лет кряду он видел, как ковбоев подстреливают, вешают, жгут и изничтожают миллиардами! Но вот этот человек…
«Он никогда не зашагает, не побежит, не сядет, не засмеется, не заплачет, никогда уже ничего не сделает», – подумал Дуглас. Вот его тело холодеет. Дуглас застучал зубами. Сердце у него в груди перекачивало ледяное крошево. Он смежил веки и позволил судорогам сотрясать его.
Ему нужно было порвать с остальными мальчишками, потому что им и в голову не приходило задуматься о смерти, они просто улюлюкали и гоготали при виде мертвеца, словно он еще был жив. Дуглас и мертвый сидели в лодке и отчаянно работали веслами, бросив остальных позади носиться, скакать, восторгаться движением на ослепительном берегу, не догадываясь, что лодка, мертвый человек и Дуглас удаляются, удаляются, исчезая во тьме. Рыдая, Дуглас побежал в мужской туалет, от которого разило лимоном, где его трижды вырвало, словно из пожарного гидранта.
Дожидаясь, пока пройдет тошнота, он думал: я знаю всех, кто умер этим летом! Полковник Фрилей умер! Раньше я этого не понимал; почему? Прабабушка тоже умерла. Не понарошку, на самом деле. Не только это, но… Он запнулся. Я! Нет, они не могут меня убить! Да, произнес голос, да, еще как могут, когда им вздумается, хоть брыкайся, хоть верещи, просто прихлопнут тебя лапищей, и ты готов… Я не хочу умирать! – закричал Дуглас. Беззвучно. Тебе придется, напутствовал голос, придется, как ни крути…
За стенами кинотеатра солнце ослепительно освещало немыслимую мостовую, невообразимые дома и людей в замедленном движении, словно на дне сияющего и тяжелого океана горящего чистого газа, и он теперь думал, что пора уже, пора идти домой, дописывать заключительную строку в пятицентовом блокноте: ОДНАЖДЫ Я, ДУГЛАС СПОЛДИНГ, ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ…
Понадобилось минут десять, чтобы набраться смелости и перейти улицу. Его сердце забилось медленнее. И вот аттракционы. Он увидел странную восковую ведьму там, позади, где она всегда пряталась в прохладной пропыленной тени с Парками и Фуриями, прижатыми к ее ногтям. Мимо проехал автомобиль и вызвал вспышку света среди аттракционов; замельтешили тени, и померещилось, будто она быстро-быстро закивала ему, приглашая войти.
Он вошел, откликаясь на призыв восковой ведьмы, и через пять минут вышел, уверенный в том, что выживет. Теперь он должен показать Тому…
– Кажется, она почти как живая, – сказал Том.
– Она и есть живая, вот, смотри.
Он бросил в щель один пенни.
Ничего не последовало.
Через весь зал Дуглас кликнул мистера Блека, хозяина заведения, устроившегося на поставленном стоймя ящике из-под газировки; тот откупорил бутылку коричневато-желтого пойла, опустошенную на три четверти, и приложился к ней.
– Эй, ведьма барахлит!
Мистер Блек зашаркал с полузакрытыми глазами, и от него разило перегаром.
– Пинбол барахлит, кинетоскоп барахлит, машина «ШАРАХНИ СЕБЯ ТОКОМ ЗА ПЕННИ» – барахлит. – Он стукнул по корпусу. – Эй, там, внутри! Оживай!
Ведьма невозмутимо сидела.
– Ремонт обходится дороже выручки. – Мистер Блек просунул руку за футляр, достал табличку «АВТОМАТ НЕ РАБОТАЕТ» и повесил прямо у нее перед носом. – Если бы барахлила только она. Я, ты, наш город, вся страна и целый свет барахлим! Черт с ней! – Он пригрозил ей кулаком. – Свалка по тебе плачет, слышишь, на свалку пора! – Он зашагал прочь и уселся на ящик, нащупывая монетки в кармане фартука, словно мучился животом.
– Она не может… не может испортиться, – сказал пораженный Дуглас.
