Шон кивнул.
— Желаю приятного путешествия. — В его карих глазах, провожавших Кристофера до двери, проступило раскаяние. Резкий хлопок захлопнувшейся двери заставил вздрогнуть. У окружного прокурора было больше чем достаточно причин чувствовать себя неуютно, и одна из них — он не рассказал своему другу всей правды.
«Тут уж ничего не поделаешь», — попытался он успокоить сам себя. Шон раскрыл досье и принялся внимательно рассматривать фотографию, как если бы она была бальзамом для ран его совести. Изображенная на снимке молодая женщина на самом деле была не Глендой Горлисс, как он сказал Кристоферу, а Шейлой Палмер, офицером полиции Лос-Анджелеса. Окружная прокуратура «одолжила» ее у Департамента Полиции на роль подсадной утки. У Шейлы Палмер было за плечами пять лет, три Месяца и семь дней службы в полиции. И если с ней что-нибудь случится…
— Тогда Кристоферу придется встать в очередь, чтобы добраться до меня, — пробормотал Эскобар с легким смешком. — Как раз за ее отцом и дедом. — Жалостливо покачивая головой, он выдвинул нижний ящик стола и сунул туда фальшивое досье. — Подумаешь, это совсем не то, что давать ответ первым двум джентльменам: бывшему капитану полиции и бывшему шефу детективов, — проворчал он, потом с грохотом задвинул ящик на место и занялся другими делами.
Как же она забыла, что северо-западный ветер такой пронизывающе холодный? Шейла Палмер, повсеместно известная как Пеппер[1] из-за своих роскошных темно-рыжих волос и, в равной мере, из-за язвительного характера, мысленно застонала, когда очередной порыв ветра проник под подол зеленой юбки. Ледяные пальцы мороза, обжигая нежную кожу, прошлись по тонким лодыжкам, стройным голеням и бедрам. Неудержимая дрожь сотрясала ее тело, принося быстро проходящее ощущение тепла. Ей, кажется, еще никогда не было так холодно за все двадцать семь лет жизни.
Но даже несмотря на то, что она промерзла до костей, а ветер, украв ленту, превратил ее прическу в нечто похожее на заброшенное птичье гнездо, у Пеппер захватывало дух от окружающей красоты. И она медлила уходить, ловя еще одно лишнее мгновение, чтобы насладиться прекрасным зимним пейзажем — видом усыпанных снегом высоченных деревьев, чьи царственные кроны терялись в низко нависших податливых облаках. Утонченная красота нетронутой природы окрестностей Ванкувера была самым великолепным зрелищем, которое ей когда-либо доводилось видеть.
— Ах, это все, конечно, прекрасно, но будет лучше, если я вернусь домой, — пробормотала Пеппер, всему на свете предпочитавшая родной Лос-Анджелес с его смогом и всем прочим. За несколько дней, проведенных в Британской Колумбии[2], она уже успела пресытиться новыми впечатлениями.
Пеппер ногой распахнула дверь дома, держа в руках охапку дров, обнаруженных под навесом по соседству. Внутри было также холодно и сыро, как и снаружи. Дыхание белыми клубами вырывалось изо рта. Огонь в огромном камине почти потух, пока она ходила за топливом.
Пеппер захлопнула дверь и устремилась к камину, там опустила дрова в специальный ящик и осторожно подложила в теплющийся костерок два маленьких полена. Выпрямившись, удивилась, почему не разваливается на части, такой замерзшей она себя сейчас чувствовала.
«Время ожидания тянется бесконечно», — всегда говорила ее мать. Припомнив эту житейскую мудрость, Пеппер повернулась к полосатой коричневой софе, на которой проводила ночи — ей было как-то неловко спать на постели Горлиссов.
Взгляд янтарных глаз оценивающе прошелся по убранству комнаты и смягчился, задержавшись на трех пейзажах, висящих на западной стене. Обитые кедровыми панелями стены, мебель блеклых осенних тонов и разбросанные по деревянному полу узорчатые коврики придавали гостиной вид сельского жилища. Пеппер вздохнула. Этот домик мог бы послужить ей наилучшим местом для отдыха и восстановления сил после нескольких месяцев почти круглосуточной работы, а вместо этого…
В камине со стуком упало полено, и она испуганно подскочила.
Долгое ожидание нервировало, а в сочетании с одиночеством в незнакомом доме превратило ее в трусиху — от малейшего шума сердце готово было выпрыгнуть из груди. Пеппер лихорадочно растерла руки, чтобы прогнать мурашки, появление которых нельзя было приписать исключительно холоду.
