Улыбка. Черты лица вдруг разгладились. Он пошатывается, как днем на аллее.
– Трудно, без сомнения, но что именно трудно для вас?
– Жара, – отвечает Чарльз Россетт, – конечно же, но еще эта монотонность, и этот свет, и никаких красок, даже не знаю, привыкну ли я вообще.
– До такой степени?
– То есть…
– Да?
– Я не горел желанием с самого начала, – говорит Чарльз Россетт: ему вспоминается, – а вы – вы предпочли бы что-нибудь другое… этому?
Губы складываются в гримаску.
– Ничего, – говорит вице-консул.
Это пришло много позже, когда он, в свою очередь, приблизился к велосипеду, когда потерял его из виду и вдруг начал насвистывать старый мотив «Indiana’s Song». Тогда страх был всего сильней, и Чарльз Россетт быстро, очень быстро зашагал к посольству.
Чарльз Россетт говорит, что приехал сюда вроде как студент, посмотреть мир, но день ото дня стареет на глазах. Они смеются. Вокруг шепчутся: вы видели, он смеялся с этим… Самое поразительное, не правда ли, что он принял приглашение. Цинизм? Однако на циника он не похож.
Приходит новый гость, старик англичанин с птичьими глазами и измученной солнцем кожей. Он в Индии очень давно. Это заметно, как если бы он принадлежал к другой расе, вы не находите? Дружеским жестом он увлекает их к бару.
– Привыкайте, здесь наливают себе сами. Я Джордж Кроун, друг Анны-Марии.
Вице-консул слегка вздрогнул. Остановился. Смотрит долгим взглядом на удаляющегося Джорджа Кроуна. И как будто не замечает ни любопытных глаз, ни неизменной пустоты вокруг себя. Он говорит:
– Очень близкий. Круги узки в Индии, вот в чем секрет.
И смеется. Чарльз Россетт подается к нему, увлекает его к бару. Кажется, вице-консул следует за ним через силу.
– Идемте, – зовет его Чарльз Россетт, – уверяю вас, что здесь… Чего вы боитесь?
Вице-консул оглядывается на восьмиугольный зал, продолжая улыбаться. Мотив «Indiana’s Song» терзает память свершившимся – потаенным, сумрачным, гадким.
– Нет, ничего, я теперь ничем не рискую, знаю… Я жду только этого назначения, ничего больше. Дело, конечно, затянулось, трудно это… Мне труднее, чем кому-либо, показать себя на высоте… – опять смех, – моей миссии, но и только.
Вице-консул смеется, опускает глаза, направляясь к бару. Забыть женский велосипед у пустых теннисных кортов – или бежать. А ведь не столько взгляд, думает Чарльз Россетт, сколько голос. Посол сказал Чарльзу Россетту: люди инстинктивно сторонятся… этот человек внушает страх… но до чего одинок, поболтайте с ним хоть немного.
– Бомбей вам понравится, все говорят.
– То есть коль скоро в Калькутте меня не оставят, то почему бы не Бомбей?
– Бомбей не так перенаселен, климат там лучше, и близость моря – это немаловажно.
– Наверно. – Он смотрит на Чарльза Россетта. – Вы приспособитесь к здешней жизни, не думаю, что с вами здесь может случиться несчастье.
Чарльз Россетт смеется. Говорит: что ж, спасибо.
– Я начинаю видеть, – продолжает вице-консул, – тех, с кем может, отличать их от других. С вами – нет.
Чарльз Россетт еще пытается рассмеяться.
Вице-консул из Лахора смотрит на проходящую Анну-Марию Стреттер.
Чарльз Россетт не обращает особого внимания на его взгляд. Он переводит разговор в шутливый тон.
– В вашем досье сказано – извините, что говорю вам об этом, – сказано, что вы тяжелый человек, – выпаливает Чарльз Россетт, – вы знали?
– Я не просил ознакомления с моим досье. Мне казалось, там фигурировало слово «неуравновешенный», разве нет?
– Ну, я, по правде сказать, ничего в точности не знаю… – Он все еще пытается улыбнуться. – Это глупо… «тяжелый»… ничего не значащее слово.
– Что говорят люди? Худшее для них – что?
– Лахор.
– Лахор… это настолько мерзко, что люди не видят ничего хоть сколько-нибудь сопоставимого?
– Трудно удержаться… извините, что говорю вам это, но Лахор не понять, как ни поверни.
– Это правда, – кивает вице-консул.
Он отходит от Чарльза Россетта и возвращается на прежнее место у колоннады, обвитой кружевным папоротником. Стоит там, в центре всеобщего внимания.
Но всеобщее внимание начинает рассеиваться.
Она прошла совсем близко, и на этот раз он на нее не посмотрел. Поразительно.
