И она величественно удалилась. Но дверь за собой прикрыла неплотно.
Геннад снова повернулся к Контибель и увидел, что её глаза полны слёз.
- Сколько тебе лет?
Она бросила беспомощный взгляд на дверь.
- Во-семнадцать...
- А на самом деле? - тихо попросил Геннад. - Дальше нас с тобой это не пойдёт.
- Т-тринадцать, - одними губами прошептала Контибель. Лицо её перекосилось, из глаз потекли слёзы. Совсем по-детски она стала размазывать их по грязному лицу кулачками.
"Вот так, - подумал Геннад. - Вот так, господин Президент, мы достигли одной из провозглашённых вами общечеловеческих ценностей. Я знаю, господин Президент, что у вас есть дочь. Правда, она замужем. Но у вас есть и малолетняя внучка, господин Президент. От всей души желаю вашей внучке постичь ваши общечеловеческие ценности в таком же борделе".
- Ты была с ним? - мягко спросил Геннад, вновь указывая на снимок.
- Не-ет...
- А где ты его видела?
- В лесово-озе...
- В каком лесовозе? - удивился Геннад.
Контибель судорожно вздохнула и немного оправилась.
- Ездит тут к нам один... барчук из хутора. Лес на станцию возит, продаёт. Его отец угодья имеет. Поместье целое...
- Значит, в его лесовозе ты и видела этого человека?
- Угу... Кочегаром он у него... Он сюда на ночь приехал, а его в топочной запер. А я ему еду носила...
- Ему - это тому человеку? - уточнил Геннад.
- Да...
- Чем же он тебе так запомнился?
- А он был измотанный очень. На ногах от усталости не держался. И добрый... Спасибо... - тут у девчонки вновь перехватило горло и она всхлипнула. - "Спасибо" мне сказал...
"И вот так, - подумал Геннад. - Скажешь "спасибо" вконец затюканному человеку - уже добрый... Может, эта девчонка единственный раз в жизни слышала "спасибо".
- Когда это было?
- Ночью...
- А какого числа?
- Не помню... Летом. Накануне ночью забугорцы по небу к нам какую-то бомбу забросили и в лесу взорвали... У нас об этом потом ещё много говорили... Даже из Столицы приезжали...
"Было такое, - вспомнил Геннад. - Проходила шифрограмма по Управлению. Комиссию межведомственную создали, но я туда не попал. Не по профилю. Так что детали мне не известны. Да и бог с ней, с бомбой".
- А как зовут этого барчука на лесовозе?
- Хьюс. Сивер Хьюс. Младший...
- С какого он хутора?
- С Солдатского...
"Ну, вот. Вроде бы всё и выяснил. Можно уйти и дальше распутывать появившуюся ниточку. Сказать "спасибо" и остаться в памяти девчонки ещё одним добрым человеком".
- Трудно тебе здесь? - неожиданно спросил Геннад.
Глаза девчонки на мгновение изумлённо распахнулись, и она вновь залилась слезами.
- Боюсь я их... - прошептала она, содрогаясь всем телом.
- Кого?
- Мужчин... Больно мне...
Горло Геннада перехватило. "Господи! - взмолилось все его атеистическое существо. - Слава тебе, что не сподобился я жениться и нет у меня детей!"
- Мэдам Кюши! - позвал он хриплым голосом, повинуясь импульсу внезапного, ещё не осознанного чувства.
- Да, господин статс-лейнант?
Мэдам мгновенно возникла в комнате со своей душной улыбкой. Явно подслушивала у двери.
- Я забираю девицу Контибель с собой в Столицу как особо важного свидетеля.
- Но... Господин статс-лейнант! - Впервые улыбка исчезла с лица мэдам, и оно, наконец, проявило её настоящую сущность: чванливой, жестокой, себе на уме бабы. - У нас ведь с нею контракт. Я за неё очень много заплатила...
- Да? - высоко вскинул брови Геннад. - Может, вы мне и купчую покажете? Я её за государственный кошт компенсую!
Он откинулся на спинку дивана и насмешливо посмотрел на мэдам.
Мэдам прикусила губу, поняв, что сморозила глупость. Продажа малолетних девочек в публичные дома шла в стране во всю, несмотря на то, что на словах строго преследовалась по закону. И хотя осуждённых содержательниц борделей по этой статье можно было пересчитать по пальцам, мэдам Кюши знала, что перечить в таком деле не следует.
- Да нет, что вы, господин статс-лейнант, я понимаю, вы расследуете важное государственное дело. - Мэдам попыталась выдавить улыбку, но она застыла недовольной гримасой. - Надо, так надо. Забирайте.
- Дяденька, не надо! - взмолилась внезапно Контибель и зарыдала во весь голос. Слова Геннада она восприняла как своё перемещение из жуткого, но уже привычного для себя мира публичного дома в ещё более ужасный, пугающий неизвестностью, мир тюрьмы.
