– Надорвался, – цокнул языком Плека.
– С ним очень плохо?
– Да. Плохо. Вылечим.
– Его обязательно надо вылечить!
Плека махнул рукой:
– Там. В деревне.
Егор увидел маленькие домишки – кривые, обмазанные белой глиной. На стенах были намалеваны улыбчивые солнышки, птички и цветочки, на стрехи навязаны разноцветные ленточки. Стояли домики хаотично, не признавая переулков и подворий. Только посредине тянулась широкая дорога, в центре которой темнел круг, вымощенный черными от сажи камнями. Суетились васяки, укладывая на него хворост. Носилки с Юркой тащили туда.
Прибежали девушки, от звона их голосов Егор совсем оглох. Они принесли лохматые шкуры и стеганые одеяла. Мгновение – рядом с кругом появилась лежанка. Юрку сгрузили, сунули под голову подушку, а сверху начали набрасывать тряпки.
– Он задохнется!
– Надо! – Плека успел схватить Егора за руку. – Греться. Потом кушать.
Вспыхнул хворост, подожженный с разных сторон.
– Греться! – строго повторил Плека.
Егор выдернул локоть из его пальцев. Васяки расступились, пропуская.
– Принесите воды, – попросил Егор, опускаясь коленями на лежанку.
Кровь под носом у Юрки свернулась, успев запятнать футболку. В разорванном вороте виднелись синяки и багровый след от ремня.
Из толпы протянулись руки с ковшиком, но Егор не успел взять, перехватили. Пожилая тетка с зелеными кругами на щеках ловко приподняла Юрке голову и сунула край посудины к губам. Вода потекла из уголков рта, а потом дернулся кадык, еще раз.
– Хорошо, – сморщился в улыбке Плека. – Будет живой.
Юрка открыл глаза. Посмотрел на раскрашенные рожи, моргнул и снова зажмурился.
– Васяй! – поприветствовали его хором.
– Охренеть, – сказал Юрка.
Плека радостно повторил слово, видно, до этого незнакомое.
– Ну вот, – вырвалось у Егора. – Уже научил плохому.
Юрка повернулся к нему, поразглядывал одним глазом – второй подергивался и слезился.
– Какого… ты один… в город?
Говорить ему было тяжело: в горле сипело, между губ пузырилась слюна.
– А ты?! Я чуть не рехнулся, когда увидел тебя в грузовике! – заорал Егор, и васяки испуганно попятились. – Я думал, ты ушел через этот свой узел!
– А я думал, что тебя отпустили, – прохрипел Юрка. Кажется, груда одеял и нестерпимый жар костра помогли, лицо у него порозовело.
– Мыслитель хренов! На фиг ты вообще приперся туда с моей биркой?!
– Я что, специально? – прорезался у Юрки голос. – Да иди к черту!
Егор засмеялся. Пожилая тетка сунула ему в руки ковшик – вода расплескалась. Васяки махали ладошками, кто-то сердобольный подул на затылок, но Егор все не мог остановиться.
– Разобрало, блин, – проворчал Юрка и пополз под одеяла, точно в нору. Пробурчал оттуда: – Я дрыхнуть. Сделай одолжение: утихни!
…Спал он беспокойно, вздрагивая и постанывая. Может, из-за духоты, но разгрести тряпки Егор не решался – васяки живут рядом с узлом, они должны знать, как обращаться с больными вейнами.
От запаха дыма подташнивало, голова казалась пустой и легкой, до звона. Егор смотрел в костер, а перед глазами стояло все одно и то же: ярко освещенная камера. Серый потолок, серые стены. Коробка, в которой мечутся вопросы: зейденцы поверили Юрке? Если нет, почему его, Егора, перестали таскать на допросы? Если да, зачем каждый день вывозят на площадь? Или Юрка сбежал, а им все равно нужно кого-то повесить? Очень страшно умирать, именно сейчас, когда появился шанс. А потом приходит конвой. Егор стискивает зубы, надеясь, что они не заметят, как дрожит подбородок. Сегодня последний день, отпущенный отцу. Ведут вверх по лестнице в сумрачный коридор. Распахиваются двери. Улица залита солнцем, и от этого хочется кричать. А потом он видит Юрку… И снова, по кругу: камера, лампочка, приходят…
Егор ущипнул себя за запястья. Боль отрезвила, но ненадолго. Все казалось ненастоящим: расписные домишки, невысокие человечки с раскрашенными лицами, огромный костер посреди улицы. Это – на самом деле?!
Раскричались васяки, и Егор повернул голову. От узла шли двое: Грин – странно, но узнал его сразу – и высокий темно-русый парень со связкой амулетов на груди и арбалетом за плечом. Вокруг носились радостные аборигены.
