Хозяин поднялся.
– Завтрак за счет заведения.
– Спасибо, – ядовито отозвался Дан и стряхнул ветчину за борт. Сорвавшись с поручня, за ней спикировала чайка.
Компас остался у Грина, и пришлось долго плутать, пока не выбрался на шоссе. Обгоняли тени, липли к кроссовкам, все больше укорачиваясь. По городу Юрка бежал, рискуя нарваться на патрульных. Сердце колотилось в горле, заливало потом глаза – солнце плавило Верхнелучевск. Только услышав, как рычат овчарки, Юрка сбился на шаг. Ну, одно из двух: или Егора уже увезли, или грузовик скоро появится. Тяжело дыша, он вывалился из переулка и сразу же наткнулся на оцепление. Кажется, успел!
Вклинился в толпу, протискиваясь ближе к помосту. Одни пропускал молча, другие ругались. Гудели голоса:
– Совсем мальчик! Позавчера увидела, аж зашлась.
– …вроде с шестнадцати дают взрослую карточку.
– Да кого, меня из подъезда вытащили! Хотел отсидеться.
– Меня давеча проверяли и опять загребли. И-ех, придумали же!
– Мам, ну мам, когда мы домой пойдем?
– Собирались пораньше…
– Вздернули бы уже сопляка! Нет, тянут чего-то кота за яйца.
Юрка вздрогнул. Пожилой мужчина смотрел на помост и цедил брюзгливо:
– Прекратили бы честным людям нервы трепать. День в разгаре, а ты стой.
– Это вы-то честный? – Юрка знал, что нужно молчать, но не сдержался.
Мужчина глянул на него:
– Я, допустим. Работаю, жилы тяну, воровать – не ворую. И с властью, которая надо мной определена, не спорю. На то она и власть.
Кто-то сказал в толпе:
– Ну ты и хряк, дядя.
– Поговори тут!..
Юрка отвернулся, пропихиваясь дальше.
До помоста оставалось еще далеко, когда смолк громкоговоритель и в резко наступившей тишине рявкнул клаксон. Всколыхнулась толпа. Юрке в бок уперлась корзина, пахнущая рыбой.
Натадинеля-младшего выволокли из грузовика. Солдат пихнул в спину, помогая взобраться на табурет. Накинул петлю.
– Сердца у его отца нету, вот что, – с надрывом сказала женщина, та, что держала корзину.
Егор стоял, сгорбившись, и не смотрел по сторонам. Когда офицер упомянул подполковника Вцеслава Натадинеля, упрямо повел подбородком, но тут же снова опустил голову. Юрка грыз костяшку на указательном пальце, сдирая коросту с поджившей ссадины. Ну же, Егор, черт бы тебя побрал, не сдавайся! Ты не можешь! Только не ты!
Солнце, застывшее над виселицей, резало глаза, и Юрка опустил веки. Кружилась от недосыпа голова, мягко колебался под ногами асфальт. Голос переводчика взламывал виски, отдаваясь эхом:
– …по истечении отведенного срока… будет повешен.
Юрка снова посмотрел на помост. Егора сдернули с табурета. Обвисла петля, покачиваясь в горячем воздухе.
Грузовик не успел отъехать, а толпа уже забурлила. Юрку вынесло ближе к центру, потом швырнуло к парковой ограде, развернуло и выбросило на оцепление.
На улицах, ведущих с площади, стояли наготове машины, крытые брезентом. Солдаты выхватывали из толпы людей и загоняли их по сходням внутрь. Теперь они не ограничивались мужчинами, брали женщин, подростков, стариков.
– К моим зайди, слышишь?! Скажи там!
– …пустите!
– Толик, не отходи! Толик!
– …мне нельзя!
– Мама!
И просто крик, единым выдохом, без слов.
Юрка ссутулился, втерся между двумя тетками. Возле колена мелькнула оскаленная собачья морда. Спасительный просвет близко – но оттолкнули в сторону, и под ногами закачались сходни. Следом гнали еще кого-то, напором вдавило в грузовик.
Подняли борт. Рывок. Юрке заехали локтем в спину, он ударился щекой о костлявое плечо. Взметнулся на мгновение брезент, и стало видно, что за грузовиком пристроился мотоцикл с автоматчиком в люльке.
Вляпался!
Перекликались в темноте, толкались. Юрку притиснуло к дощатой стенке, придавило спиной в прокуренной рубахе. Рубаха была мокрая от пота и лезла в нос, мешая дышать.
– Как вы думаете, куда нас? Как вы думаете? – тоненько повторял девичий голос.
– В Белый карьер, – ответил из глубины мужчина. – Не пищи! Без тебя тошно.
– Прекратите пугать! – строго велела женщина. – Проверят документы и отпустят.
– А если у меня нет документов?
– Назовешь адрес. Соседи подтвердят, что ты там проживешь.
«Черт, у меня ни документов, ни адреса», – подумал Юрка. Вот дурак, говорили же ему, чтоб не совался на площадь!
