– А подполковник? Его-то он бросил.
– Не сравнивай. Видишь ли, я бы загнулся с гарантией, а Вцеслав, по мнению Дана, мог и не ждать приказа. Просто уйти.
– Не мог, – возразил Юрка.
– У Дана свои представления о мире, как и у любого из нас.
Юрка прижал ладони к кирпичной кладке, вбирая тепло. Глаза закрывались сами собой.
– А если бы этот ваш Вцеслав погиб? Вы бы все равно не считали Дана сволочью?
Грин помолчал. Щелчком выбросил окурок в печку.
– Не знаю. Я очень осторожно отношусь к предположениям такого сорта. Если бы, кабы… Сейчас я человек, друг которого жив. Не стань Вцеслава, я был бы иным. Может, прибил бы Дана к чертям собачьим. Сослагательное наклонение, понимаешь?
Юрка хмыкнул. Еще бы! Если бы не Зеленцов… Понюхал воздух: горячее железо, дымок от углей, запах табака. Похоже на дом. Но только – похоже.
Солнце медленно опускалось за васяйскую деревню, высвечивая алым брюхо пушистого облака. Ветер дул в сторону «Перекрестка», и были слышны тягучие звуки – васяки провожали светило. Они верили, что солнце может обидеться и не вернуться, если должным образом не пожелать ему спокойной ночи. Гремела колодезная цепь, и пес по кличке Брехун скулил в ожидании ужина. Шелестело сено – работник перекидывал с воза в сарай.
По комнате медленно полз луч. Он прошелся по тканой дорожке, посидел на углу сундука, высветив медную оковку, и задержался на кувшине для умывания. Блики ослепили зеркало, спрятав отражение Йорины.
Игорь сел на пол и прижался спиной к ее ногам. Коснулся струн. Гитара отозвалась – послушная, понимающая.
Живого или мертвого,
Жди меня двадцать четвертого,
Двадцать третьего, двадцать пятого —
Виноватого, невиноватого.
Пальцы Йорины перебрали коротко остриженные пряди, спустились ниже и тронули щеку. Прикосновения были нерешительными, точно слепой пытался угадать – тот или нет? Знакомый, чужой?
Как природа любит живая,
Ты люби меня не уставая…
Называй меня так, как хочешь:
Или соколом, или зябликом.
Ведь приплыл я к тебе корабликом —
Неизвестно, днем или ночью.
У кораблика в тесном трюме
Жмутся ящики воспоминаний
И теснятся бочки раздумий,
Узнаваний, неузнаваний…
Лишь в тебе одной узнаю
Дорогую судьбу свою[3].
Простонала гитара, упав на пол. Игорь рывком обернулся и обнял колени, горячие даже сквозь плотную ткань юбки.
– Я найду его! Завтра смотаюсь в Бреславль. Такер обычно знает про всех, может, что слышал.
Чертов Васька! Унесло же не вовремя…
– В Сарем схожу, в Даг-надир. Вроде Дан в каком-то монастыре рос, там поспрашиваю. Я для тебя всю Середину перерою.
Йорина провела ладонью по его лицу. Не удержался, поймал губами палец.
– А кто я?
Игорь не понял.
– Ты говоришь: «для меня». А кто я? Жрица, потерявшая дар. Столько поколений хранило… Это наказание, я знаю. Хотела быть как все, вот и сбылось.
Менестрель поднял руку, закрыл ее невозможные глаза.
– Тебе просто не оставили выбора, а это тяжело. Думаешь, ни у одной жрицы до тебя не рождались такие мысли?
– Я оказалась самой слабой.
– Тебе не повезло.
– Я…
– Ты – чудо. Слышишь? Ты сама – дар богов.
Ресницы щекотали ладонь.
– Менестрели умеют говорить красиво.
Игорь знал, как гитара и песни приманивают к нему женщин, и часто – с удовольствием! – пользовался этим, но сейчас резко отнял руку.
Золотые глаза Йорины потускнели и казались просто желтыми.
– Жрица – суть и сосредоточение веры, – сказала она. – Я не смогла.
Дан, скотина! Игорь хрустнул костяшками пальцев. Очень хотелось набить приятелю морду.
– Храм закрыт, больницы переполнены. Я боюсь вернуться в Йкам. Что я скажу?
– Дождись меня здесь. Иринка, я найду его, вот увидишь. Обещаю.
Заходящее солнце уползло из комнаты. Игорь и Йорина сидели на полу. Менестрель обнимал девушку, укачивая, словно ребенка.
– Расскажи мне про Эрика, – попросил он.
Йорина замерла.
– Ну чего ты? Я просто хочу понять. Например, каким он был в детстве?
– Очень серьезным. Других мальчишек в дом не загонишь, а его не выгонишь. Сидит над книгами, один да один. Изредка заходил Кайри. Может, из любопытства. А Эрик его почему-то терпел.
– Тебя он любил?
– Маленькую – да. Ему не нравилось, когда отвлекают от занятий, а я могла залезть к нему на колени и смотреть, как он пишет. Мама… Наверное, она чувствовала себя виноватой. Или мальчикам больше нужен отец? У папы не получалось все время жить с нами. Он вейн, хирург из верхнего мира. Говорили, у него там другая семья, и дети есть. Но папа все равно любил нас, я знаю.
