– Эй, Ури!
Йор заглянул в комнатушку.
– Выпей со мной.
Даже не ответил, собака. Хоть бы дверью хлопнул, и то дело! Нет, прикрыл аккуратно.
– Зря! – крикнул Дан. – Вино у вас ничего! Не жалко на меня тратить?
За стеной молчали.
– Па-а-адумаешь, разговаривать он не желает. Ути-пути.
Дан икнул, сполз поглубже в кресло и с чувством исполнил:
Черный ворон, черный ворон,
Что ты вьешься надо мной?
Ты добычи не дождешься,
Черный ворон, я не твой!
Это пел Игорь, когда на него нападала тоска. Дальше вейн не помнил и повторил куплет еще раз, надрывая связки.
Хоть бы одна скотина зашла и поинтересовалась, чего это пленник буянит?
– Суки, – сказал Дан. – Не пойду больше! В задницу вашу больницу!
Достало! Весь день по кругу – вынести горшки, покормить, перестелить белье, отмочить бинты, напоить. Проследить, чтобы пацан из седьмой палаты не расчесывал коросту, а тетка из одиннадцатой не вставала. Состричь волосы сопляку, которого заели вши. Помочь выкупать старика. Удержать на кровати парня; ему отрезали руку, и он бьется, кричит, что лучше бы сразу убили. И снова: накормить, умыть, вынести. К вечеру на ногах не держится. А они – все равно умирают! Каждого, кого накрывали простыней, Дан ненавидел. Ну как он смел, сволочь, взять и сдохнуть? Скотина! И дед Вайшер – в первую очередь. Сегодня утром, стоя над телом старика, вейн ругался по-черному.
– Ури! Ты почему не хочешь со мной выпить? Брезгуешь? Да пошел ты, Ури!
Шатаясь, добрался до окна и толкнул створку, просунув руку между прутьями решетки. Воздух, пропахший мокрыми камнями, потек в душную комнату. Завыть бы, как псу, но даже луны не видно. Дан запрокинул голову. На юго-западе серая кисея редела, и сквозь нее просвечивало небо. Звезды казались тусклыми, точно опаловые капли, они дрожали и переливались.
– Оракул… – вспомнил Дан. – Эй, ты! Оракул! Вопрос хочешь?
Ветер бросил ему в лицо воду.
– Не плюйся! Вопрос-то, а? Думаешь, я его не знаю? Тупой? А хрен тебе!
Прохладный дождь смывал опьянение, и это было обидно. Дан так старался напиться, хлебал легонькое винцо кружками, и все равно не получилось.
Дребезжало под ударами грома стекло. На нижнем ярусе дворца-крепости плавал огонек – с фонарем в руке ходил стражник. Город лежал темной громадой, там люди укрылись в домах, задернули шторы и закрыли ставни. Окна светились только в приемном покое храмовой больницы.
Дан вдавился лицом в решетку и крикнул:
– К Шэту! В задницу! Слышите, вы?!
Тишина в ответ. Даже стражник не сбился с шага, все так же ровно плыл огонек.
Вейн с треском захлопнул окно. Стекло вылетело, брызнув осколками. Потекла кровь и закапала на подоконник, но ее тут же смыло. Дождь заливал комнату.
Дан вернулся к столу и плеснул на порезы вином. Знала бы жрица, на что пошли дворцовые запасы! Кривя в усмешке рот, перетянул руку салфеткой.
Спальню быстро выстужало – ветер пришел с высоких гор, где никогда не тают ледники. Дан, не раздеваясь, вполз под одеяло и накрылся с головой, прячась от опаловых звезд. Шэт, пусть у него язык отсохнет еще хоть раз заговорить с Оракулом! Слова поперек горла встанут! А то вот так спросишь: «Я – прав?» – и услышишь ответ.
Дан зарычал, сгреб в ладонь связку амулетов, среди которых запутался медный крестик. «Пресветлая! – попросил он. – Пусть мне приснится степь».
Иша действительно была милостива, и Дан ехал по бескрайней серо-зеленой глади верхом на Кысе. Пригревало солнце. Блестели солончаки. Порскали из-под копыт кузнечики. Справа на мышастой кобылке с хитрыми глазами трусил менестрель, гитара висела у него за спиной. Игорь мурлыкал под нос на незнакомом языке. В стороне гарцевал Юрка, и под седлом у него был не старик Увалень, а молодой жеребец, готовый к подвигам. На груди у мальчишки поверх футболки с монстром висели амулеты – дешевые, каких полно на любом торгу Середины, и редкие, принесенные из чужих миров.
