Тот, глядя на лишенное всякого выражения лицо Каррона, покачал головой:
— Наверняка она скоро должна быть готова к путешествию.
— Через два дня, — тихо, но твердо сказал Каррон. — Ей предстоит идти по скалам и переплывать потоки. Мы отправляемся в низовья реки.
— А если она не сможет идти?
— Тогда ей пришлось бы остаться, и ее ждал бы голод. Мы должны будем ее убить, чтобы избавить от страданий. — Он прямо посмотрел на людей, оправдываться перед которыми не собирался, но отвел взгляд от Политы. — Я не могу задерживать здесь мой народ, заставлять его голодать — только потому, что люблю кого-то.
— Ну так убей меня сейчас, но спаси маленького. — Слезы струились из глаз Политы, но голос ее звучал решительно.
— Нет. — Каррон встал так. чтобы она видела его лицо. — Мы будем спасать мать.
— Будет жить или ребенок, или никто из нас, Несиос.
— Кто здесь Каррон? — спросил он резко.
— Ты, — ответила она сквозь стиснутые зубы, — но только до тех пор, пока я не убью тебя.
Он посмотрел вниз на распростертую Политу, неожиданно улыбнулся, наклонился и протянул ей руку. Она с усилием приподнялась, чтобы коснуться его пальцев, и так они несколько мгновений держались за руки.
Но скоро силы Политы иссякли, ее рука упала, и она снова откинулась на траву. Каррон повернулся к Конфетке и студентам.
— Расчлените младенца, — сказал он жестко. — Не тяните.
Левой рукой Ли Энн открыла ящик и замерла, глядя на хирургическую проволоку для расчленения плода. Бидж почувствовала дурноту.
Но вместо того, чтобы вынуть проволоку Гигли, Ли Энн расстелила стерильную салфетку и стала раскладывать на ней акушерские цепи — гладкие и блестящие, с прямоугольными захватами на обоих концах.
— Тебе когда-нибудь приходилось вытаскивать жеребенка? — спросил ее Конфетка.
— Несколько раз, — ответила девушка, пропуская цепь через пальцы, чтобы удостовериться в ее гибкости и отсутствии дефектов. — Обычно жеребята чуть не сами выскакивают.
— А как насчет ягодичного предлежания?
— У меня было два таких случая, — неохотно ответила Ли Энн.
— Жеребята выжили?
Ли Энн не ответила и повернулась к Каррону:
— Со всем должным почтением, сэр, сообщаю, что собираюсь помочь младенцу появиться на свет.
— Если ты потеряешь и мать, и ребенка, — ответил он холодно, — это будет означать, что ты их убила. Ты умрешь тоже, затоптанная копытами, — таков обычай кентавров. — В этом случае должен быть убит я, — возразил Конфетка. — Эти молодые люди… ну, они мои жеребята, мои подопечные, и с этим ты ничего не сможешь поделать.
Каррон быстро кивнул:
— Я понял. — Казалось, ему все труднее говорить, все труднее преодолевать напряжение. Конфетка повернулся к студентам:
— Надеюсь, ребята, вы сумеете действовать слаженно. Мне хотелось бы быть с вами, когда вы поедете домой. — Он с уважением кивнул Ли Энн: — Полита — твоя пациентка. Тебе и начинать.
Ли Энн хотела что-то сказать ему, но передумала.
— Ну, госпожа, теперь нужно встать. Давай. Ты можешь это сделать.
Полита, преодолевая слабость, поднялась. Это оказался единственный раз, когда Бидж видела, как кентавр взмахнул руками, чтобы сохранить равновесие, — бесполезный жест для четвероногого существа. Ноги Политы разъезжались, как у новорожденного жеребенка.
Ли Энн натянула нарукавник, смазала его и, встав сбоку, ввела руку вместе с акушерской цепью в матку.
Выражение лица Каррона оставалось таким же непримиримым. На лице Политы были написаны изнеможение и страдание.
Ли Энн выглядела как персонаж мультфильма — гримасничала и хмурилась в ответ на каждое движение своей руки.
Наблюдая за ней, Бидж вспомнила, как на первом курсе она впервые надела смотровой нарукавник, чтобы обследовать репродуктивные органы коровы через прямую кишку. Доктор Лурье тогда не обратил никакого внимания на смущение девушки и уверенно сказал: «Хорошенько все ощупывайте, пока не обнаружите яичники. Они должны быть как раз там, где сейчас ваша рука». Бидж, отвернув лицо в сторону, послушно стала шарить вокруг шейки матки, но так и не смогла найти яичники. Потребовались еще три попытки, прежде чем она сумела это сделать.
