Вести с моря и суши - страница 2

---

Перейти на стр. ОК

---

выходят окна:

глаза омыты слезой.

Не умолкает, не перестает

надоедливая песня часов

в одной из извечных пустот.

Тают, превращаясь в воду и воздух,

в арбузном небе

сахарные звезды.

Только что вымытый до боли

мир ест ложкою свет

с ломтями поля.

Крайне левая

Поет товарищ-цикада:

занозила горло и рада.

Подстрекает всю зелень хмуро

против человеческой диктатуры.

Повозка сломалась. Прыжок, паденье.

Шагает цикада без направленья.

На ходу — призыв и команда.

Она — секретарь пропаганды.

На капустном листе она публикует:

«Жизнь тяжела, а солнце психует!»

Ты права, цикада — работник до гроба,

подрывая государство пеньем без лиры.

Образуем, подруга, с тобою мы оба

крайне левую этого мира.

Биография

Окно родилось от страсти к небу,

и на черной стене оно встало, как ангел на звездах.

Оно — друг человека

и привратник воздуха.

Оно беседует с лужами на земле, с мокрыми нишами,

с зеркалами — детьми домов

и с бастующими черепичными крышами.

Окна со своей высоты веско

ориентируют на местности толпы

своими прозрачными вывесками.

Окно-учитель

распространяет в ночи свой свет, свои вести,

извлекает квадратный корень из метеора,

суммирует колонны созвездий.

Окно — это борт корабля земли, —

как тихим прибоем, он опоясан тучами розовыми.

Дух-капитан ищет остров господний,

и глаза его омываются в синих грозах.

Окно распределяет между всеми людьми

по кубу воздуха, по кварте света.

Вспаханное облаками, оно —

маленькая собственность неба.

Эквадорец у подножия Эйфелевой башни

Стальное дерево над плесом века,

под синей кроной размером с небо.

Насквозь прогрызли автомобили

железный комель огромной сейбы[2].

Глаза к лазури спешат взобраться

по переплету железной рамы.

Над черепичной долиной кровель

качает шеей стальная лама.

В прозрачных складках воздушной ткани,

в подвесках бликов белее пены

выходит башня ночной порою

на звездно-черный песок арены.

Пробив локтями созвездий млечность,

стальная мачта таранит вечность.

На ней растянут шатер незримый

на перекрестке ночной вселенной.

Рисуют контур ее галактик

огни и звезды попеременно.

Зачин астрального алфавита,

стальная башня в зенит воздета.

Надежда, вставшая на ходули,

ты — гимн железу, триумф скелета.

Клеймо для тучной коровы-тучи,

а веку — вышка сторожевая.

Ржавеет тихо в прибое ветра,

в прибое неба стальная свая.

Еще раз об окнах

Окно — это грань графина,

который всегда наполнен

парным молоком рассвета

или лимонным полднем.

Как светится синеглазо

хрустальная эта ваза!

О чистый ее передник

дробятся лучи рассвета

расцвеченным опереньем.

А белый крест переплета —

как мраморное надгробье

лиловой ливневой туче,

взирающей исподлобья.

Зеркало в столовой

Бродит луч по лекалу

серебрящихся точек.

Это чертит в столовой

наше зеркало-зодчий.

И крылом стрекозиным,

слюдяною полоской

интерьер рассекает

невесомая плоскость.

Будто циркуль мерцанья

измеряет предметы

мерой дробного света.

Биссектрисой стеклянной

перебиты графины,

и стекает, сверкая,

на пол струйка рубина.

Словно в пруд, силуэты

в это зеркало вмерзли,

и беседуют тихо

блики азбукой Морзе.

Рвется свет, как петарда

или протуберанец.

Луч ресницами гладит

грани лаковый глянец.

А по диагонали

вертикального плеса

отражения стынут,

будто знаки вопросов.

В мире, одушевленном

излучением смысла,

бродят тени предметов,

словно зримые мысли.

За зеркальной границей

очень четкие грани:

соль познанья — солонка,

уксус — воспоминанья.

Виноградные льдинки —

это наледь дыханья.

Кофе — это раздумье.

Сахар — белый архангел.

Девушка из Панамы

В бухте лоснится лунное масло,

коже смуглянки вечер сродни.

В сумраке дальнем судно увязло,

в глянцевом море моя огни.

Черные лица мелом-улыбкой

кто-то внезапно разрисовал.

Это мулатка поступью зыбкой

пересекает черный квартал.

Лед о стаканы бьется со звоном.

Груди упругой ходят волной.

Веер соседки пахнет лимоном,

пахнет ванилью душ ледяной.

В черной пролетке черная дама.

Кучер смеется, черный как смоль.

На черепице чертит реклама

четкую надпись «Клуб Метрополь».

Зала казалась больше вокзала.

Публики было — не продохнуть.

То ли мулатка вся танцевала,

то ли же только бедра и грудь.

Нет, ворожило, а не плясало

тело мулатки под барабан.

На берегу голубого бокала

зрел у меня с ней краткий роман.

Обнаженная девушка

Читать дальше

---

Перейти на стр. ОК

---