— По сравнению с ними зелоты кажутся вполне вменяемыми, — заметил Сабин, имея в виду еврейскую секту, которая до этого в его глазах была примером оголтелого религиозного фанатизма.
— В этой заднице мира нет вменяемых, даже не ищите.
Сабин подумал и решил, что это заявление не лишено смысла.
— Хорошо, центурион. Я спущусь. Ступай и объяви им.
— Слушаюсь! — Лонгин отсалютовал и вышел из кабинета.
Сабин покачал головой, скатал свитки с ревизией уплаченных в предыдущем году Иерусалимом налогов — собственно, над ними он и вздремнул, — поправил тогу и направился следом.
В некотором смысле его достоинство было ущемлено: он был вынужден спуститься вниз к евреям, вместо того, чтобы те сами поднялись к нему наверх. С другой стороны, он был наслышан, какое это подлое племя, и потому предпочёл последовать совету опытного центуриона. Не хотелось бы стать жертвой религиозного фанатика, ни во что не ставящего человеческую жизнь — ни чужую, ни свою.
— Моё имя Гай Юлий Павел, — нетерпеливым тоном произнёс тот из евреев, что был ниже ростом, когда Сабин вошёл в огромный зал крепости. — Я римский гражданин и капитан храмовой гвардии. И потому требую аудиенции у префекта, а не у его подчинённого.
— У префекта недомогание, и поэтому ты будешь говорить со мной! — огрызнулся Сабин, с первого взгляда проникшись неприязнью к этому напыщенному кривоногому коротышке-еврею. — Советую тебе проявлять ко мне уважение. Я квестор при губернаторе Сирии, который является прямым начальником префекта Иудеи. Мне всё равно, гражданин ты или нет. Я велю выпороть тебя у стен крепости.
Павел сглотнул комок и провёл рукой по редеющим волосам.
— Прости меня, квестор, я не желал тебя оскорбить, — произнёс он, и внезапно голос его сделался медоточивым. — Я прибыл с просьбой от первосвященника. У нас в городе объявился смутьян и богохульник по имени Иешуа бар Иосиф.
— Никогда не слышал о таком, — отозвался Сабин. — И что он натворил?
— Очередной самозванец, объявивший себя Мессией, господин, — уточнил стоявший рядом Лонгин. — Мы пытались поймать его за подстрекательство с первой же минуты, когда он, четыре дня назад прибыв в город, устроил в Иерусалиме беспорядки. Он угрожает власти цезаря, утверждая, что сам он — царь иудейский. Несколько людей были убиты, включая троих моих легионеров.
Затем он настроил против себя первосвященника, нагрянув в храм и оскорбив всех, кого можно, после чего взялся переворачивать столы менял.
— А что менялы делают в храме? — искренне удивился Сабин.
— Евреи считают, что наши деньги — это деньги идолопоклонников, так как на монетах изображена голова цезаря. Поэтому они разрешают покупать барашков для заклания и всё такое прочее только на их собственные храмовые деньги. Надеюсь, ты понимаешь, что менялы крепко на этом наживаются.
Сабин надменно выгнул бровь. С каждой минутой эти евреи удивляли его всё меньше и меньше. Он повернулся к тем двоим, что стояли перед ним. Второй был высок, бородат, из-под тюрбана на голове выбивались чёрные, жирные космы. Он застыл неподвижно, сверля Сабина полным ненависти взглядом. Руки его были связаны впереди. Было видно, что это не работяга-земледелец. Голубое платье с длинными рукавами ниспадало ему до щиколоток — чистое и без швов, сотканное как один кусок материи, что по карману только человеку богатому. Поверх платья на плечи была накинута черно-белая мантия тонкой работы и, безусловно, стоившая немалых денег.
— Что у этого человека может быть общего с Иешуа? — поинтересовался Сабин у Павла.
— Он — один из его последователей, — ответил тот, не скрывая неприязни. — Он был с ним целых два года, пока Иешуа мутил воду в Галилее. Он утверждает, что по окончании пасхального ужина Иешуа объявит о конце света, провозгласит себя долгожданным Мессией и поведёт бунтовщиков против Рима и храмовых жрецов. Кайафа просит разрешения прокуратора арестовать смутьяна за богохульство и передать его Синедриону, чтобы его члены вынесли свой приговор. Этот человек сказал, что отведёт нас к нему сегодня вечером.
Сабин повернулся ко второму еврею.
— Как твоё имя?
