Замороченная, говорила тетя Полин про маму, когда я расспрашивала ее. Ее английский был далек от совершенства, добавляла тетя, когда, повзрослев, я выпытывала у нее информацию. Неуравновешенная, говорила она иногда, если была в настроении откровенничать. Не думаю, что на мое любопытство влиял возраст, просто иногда мне было интересно, а иногда нет, в зависимости от того, что происходило в тот день в моей жизни. Иногда мне безумно хотелось узнать, кем она была, кто она сейчас, где она теперь, а иногда мне было совершенно безразлично. Мне казалось, что рассказы тети Полин о том времени, когда мама жила у нее, что-то подскажут мне, откроют мне ее характер. И я увижу, что мы с ней похожи. Не знаю. Сложно это объяснить. В основном мне было просто любопытно. «Женщины такие любопытные», – говорят все мужчины, каких я знаю.
Замороченная. С плохим английским. Неуравновешенная.
Она исчезла на две недели, когда жила у Полин. Я знаю это от самой Полин. От папы. От моего кузена Джона. От Дары, который исчез вместе с ней. Никто ничего не скрывает, но я не знаю, куда они ездили. «Она-то помнит, а тебе еще предстоит узнать» – так сказал Дара. Полин была занята гостиницей, в самый разгар летнего сезона, а в это время ее лучшая комната, номер люкс, была занята испанской студенткой на сносях, которая оказывала дурное влияние на двух сыновей Полин. Мама – буду называть ее Карменситой, потому что так ее зовут, – потеряла всякий интерес к папе, как только узнала, что беременна, а может, сразу после того, как они переспали. Она знать его не хотела. Но ей нужна была его помощь. И она приняла его предложение. Она не могла рассказать семье о своей беременности, она не могла вернуться домой. Ей нужен был папа, а ему нужна была я. Так они мне рассказывали.
Бестолковая, сказала как-то Полин.
Замороченная. С плохим английским. Неуравновешенная. Бестолковая.
Она томилась в этом люксе шесть недель, открывала двери только на завтрак, обед и ужин. Что же она там делала целыми днями, спрашивала я. Смотрела телевизор, но в то время у нас было всего четыре канала. Три из них на английском, один на ирландском. Она смотрела кино на кассетах, но выбор был небольшой, мой кузен Дара покупал их в местном видеомагазине – будто в каменном веке, – и она не читала книги, которые Полин оставляла ей на подносе с едой. Кузена Джона я тоже расспрашивала про Карменситу.
Сучка, говорил он.
Замороченная. С плохим английским. Неуравновешенная. Бестолковая. Сучка.
Я сделала все, что могла, сказала как-то Полин, утомившись пересказывать одно и то же, будто в моих вопросах было скрытое обвинение, и если бы Полин вела себя по-другому, то Карменсита осталась бы, она бы не отказалась от меня. Никто и не ждал, что она и папа будут вместе, и я рада, что она и папа не были вместе. Я рада, что она отказалась от меня. Но меня не очень радует, что она бросила меня совсем, окончательно. Хотя по всем их рассказам действительно складывается впечатление, что она сучка.
Я понимаю Полин. Ей пятьдесят, двое сыновей, бизнес, муж, и тут появляется чужой человек, за которым нужно присматривать день и ночь, не отходить от нее ни на минуту, молодая женщина, беременная ребенком ее брата. Студентка ее брата, которая постоянно срывалась и знать не хотела ни папу, ни этого ребенка. Я понимаю ее раздражение, ее бремя. Она сказала, что Карменсита была напугана до смерти. Как-то раз она обвинила Полин в том, что стала узницей в ее доме. Полин ответила, что она может убираться на все четыре стороны, если хочет, что она помогает ей только потому, что ей некуда идти. Карменсита уехала на две недели, а потом вернулась.
Она любила устраивать сцены, сказала Полин.
Замороченная. С плохим английским. Неуравновешенная. Бестолковая. Сучка. Любит устраивать сцены.
Она жила у тети, пока не родила меня. Полин говорила, что Карменсита никогда не рассказывала о своих визитах к врачу. Никто даже не знал, здоров ребенок или нет, толкаюсь я или нет; Карменсита ничего никому не докладывала. Кроме Дары, моего кузена, безмозглого чудика. Он не считал ее сучкой. Наверное, решил, что встретил родственную душу. Того, кто устроен так же, как он, и презирает мою семью не меньше его. Это он возил ее к врачу, это он прятал ее две недели. Хотелось бы верить, что между ними ничего не было. Она была уже на седьмом месяце, но Дара всегда любил почудить. Он до сих пор такой.
