Затем ближайшие друзья брачующихся зачитали патетически сформулированные пожелания, в них немало говорилось о здоровье и счастье, однако и владение недвижимостью, и ведущие позиции в Сингапуре играли немаловажную роль; далее они предали записочки со своими пожеланиями огню. Квики объявил молодую пару мужем и женой. Они поцеловались. Обменялись кольцами. За этим последовал еще один обряд: все мы взялись за руки и кольцом окружили новобрачных. Ты знаешь, как я не люблю подобные вещи. Мы им что-то кричали, я уж позабыл что именно, зато мне запомнилась сухая ладонь какого-то молодого человека, он вопил чудовищно, и крохотная ручка одной крохотной норвежки, она сколотила состояние благодаря колебаниям цен на зерно, а на моих пальцах оставила легкий аромат календулы и авокадо. Длилось все это довольно долго, мне показалось, что даже Мери Ибботсон обрадовалась, когда мы наконец проследовали к столу.
— Повар, молодой и неистовый уроженец Каринтии, учился в Токио и Сиднее…
Такими словами Прейзинг попытался было начать описание ужина, но я тотчас перебил его, потому что на свежем воздухе нагулял аппетит и не жаждал подробного отчета о переменах блюд. К тому же я примерно могу себе представить, какими яствами потчевал молодой и неистовый уроженец Каринтии, обученный в Токио и Сиднее, гостей тунисского резорт-отеля на английской свадьбе, где деньги значения не имели — или, наоборот, имели решающее значение. Луизианские раковые шейки в желе из зеленого чая и кускус с финиками; пахлава на акациевом меду; белые трюфеля из Альбы; фуа-гра и тасманские орехи макадамия или тафельшпиц из японской говядины вагю и бататовый рёсти; прочие подобные международные деликатесы. Прейзинг, видимо, расстроился, но пожелание мое исполнил, уж как смог.
— Ладно, — ответил он, — ужин я пропускаю. Ужин был, ну да, как бы это сказать… безудержный, вот точное слово. Кушанья со всего мира. Только деликатесы. Только необычайное. Ну, в подробности вдаваться не буду. И подавали великолепно. Однако я предпочитаю бюргерскую кухню, хотя и в лучшем смысле слова, даже можно сказать — кухню буржуа, а не бюргера. А вино, скажу я тебе, вино… Ну, да ты не хочешь слушать, — перебил он сам себя, предварительно бросив в мою сторону испытующий взгляд. — Так вот, — продолжил он, — я оказался за круглым столом в конце зала вместе с пятью молодыми людьми, не входившими в круг приближенных. Место несколько в стороне от центральных событий, но я этим, разумеется, удовлетворился, ведь я почти чужак, степень моего знакомства с родителями жениха иначе как порой первого цветения не назовешь, — место это, с одной стороны, имело преимущество, ведь мы сидели так далеко, как только возможно, от сцены, где группа музыкантов на электроинструментах исполняла танго, вполне сгодившееся бы для дискотеки, и я все-таки мог сосредоточиться на оживленной беседе с молодыми людьми, но, с другой стороны, я оказался буквально на обочине истории, когда перед десертом — фисташковое семифредо с померанцевым повидлом, к нему крепкий сотерн — Пиппа, собравшись с духом, поднялась на сцену и до того прекрасно «затрещала каштанами», что после двух-трех строк в ее исполнении зал охватила благоговейная тишина и на лицах всех окружающих отобразилось волнение. Пиппа держалась великолепно. Целую вечность мог бы слушать я ее с закрытыми глазами, и лишь аплодисменты, точнее — буря аплодисментов, разразившаяся следом за выступлением, внезапно заставила меня вернуться издалече…
Буря аплодисментов носила характер инстинктивной попытки замещения, психологической потребности нарушить то самое воцарившееся молчание, принятое Прейзингом за благоговейную тишину.
Хотя все начиналось многообещающе. Пиппа сидела за одним столом с мужем, с четой Ибботсонов, с новобрачными и со свидетелями, это были Дженни и Роб, молодой человек все из тех же финансовых сфер, с ним Марк много лет разделял жилье, пока они с Келли не подарили себе на тридцатилетие домик в Бернсбери. Дженни, довольная тем, что церемония прошла почти без запинок, развлекала общество долгим рассказом про технические несовершенства, обнаруженные ею на новом рабочем месте в только что отстроенном центральном офисе крупного банка: попытка заранее отвоевать ему место в ряду архитектурных символов лондонского Сити привела к поискам необходимых для закладки в проект малых различий, что выразилось главным образом в необычном, выходящем за пределы возможного соотношении статики и динамики, а это, в свою очередь, обусловило необъяснимые феномены в поведении воздушных потоков. При определенных погодных условиях револьверные двери на главном входе, невзирая на автоматику, начинают жить своей жизнью и крутятся все быстрее и быстрее. Если задует восточный ветер и одновременно понизится давление, то не войдешь и не выйдешь, доступны только аварийные выходы в узкий грязный переулок, короче, вращающиеся двери заменили раздвижными. Но все равно, по словам Дженни, бывают дни, когда покинуть здание удается лишь между двумя порывами ветра, поэтому в обеденный перерыв сотрудники банка кучкуются в холле перед дверью, чтобы в нужный момент ринуться вон, в панике чуть ли не сбивая друг друга с ног. А в сильный дождь, бывает, двери откроются, и грязные пенные волны с улицы заливают зеленый мрамор холла, забрызгивают монументальное панно Герхарда Рихтера, выполненное в уникальной технике — ракелем, его уже пришлось за большие деньги отреставрировать и прикрыть гигантским антибликовым стеклом.
