Проклиная Продановича, бывшего специалиста-метролога, который, собственно, и загнал его в этот угол, Прейзинг пытался прокрасться домой на значительном расстоянии от бывшего чемпиона мира по плаванию, а тот в тенечке у стены играл с худющей борзой и четырьмя ее резвыми щенками, в отместку демонстративно не обращая на Прейзинга никакого внимания.
— Приняв освежающий душ — впрочем, далеко не такой холодный, каким меня только что окатила Саида, — я взял своего Мессади, да кувшин лимонной воды, да корзиночку фиников и полез по ступеням на «террасу бея», где нашел Пиппу, погруженную в изучение какого-то листка бумаги. При виде меня она вроде бы очень обрадовалась. Только что сюда заходил Санфорд и, по ее словам, с восторгом отзывался о нашей поездке. Как она рада, что я езжу с ним вместе на экскурсии и немножечко за ним приглядываю, ведь ее мужу отчасти свойственно легкомыслие. Уж не знаю, справился ли я с задачей настолько, чтобы заслужить ее одобрение. По-моему, ни от каких легкомысленных поступков мне уберечь его не удалось. Правда, я подстраховал Санфорда на земляном валу, держа за ремень, пока он фотографировал.
Пиппа предложила мне присесть рядом с нею; я поинтересовался, как она провела день. Показывая зажатый в руке листок, она рассказала, как пыталась выучить наизусть вот это стихотворение. Вечером она собирается зачитать его на свадьбе, таков ее вклад в предстоящее мероприятие, но учить стихи ей становится все труднее, и это, видимо, возрастное. «Увы, увы!» — не приняла она мою попытку увещевания. Это-де за пределами ее возможностей, и никакие любезные слова тут не помогут, раньше она на удивление легко учила стихи наизусть и с той же легкостью читала их на публике, а теперь уже редко способна на такой поступок, да и вообще у нее сложилось впечатление, что теперь редко бывают такие минуты, когда чтение стихов уместно. С ее наблюдением я тотчас готов был согласиться. «Однако, — все же заметил я, — с этим следует решительно бороться. Поэзия и публичное чтение стихов очень важны, лишь так человек становится истинно человеком».
Следовать за ходом моей мысли столь далеко Пиппа была не готова, но зато вспомнила некоего обреченного на смерть американского философа (увы, имя его я позабыл), который описал дар чтения стихов такими странными, но, как казалось нам с Пиппой, меткими словами: «to be able to rattle off some old chestnuts» — «умение потрещать старыми каштанами». Притом «rattle off» означает «трещать» в смысле «быстро говорить», но заодно напоминает мягкое постукивание, треск, какой издают каштаны, если потрясти их между двумя ладонями. Как сказала Пиппа, образ удачен во многих отношениях, ведь «треск» не отменяет того, что ты понимаешь, как нелепо иметь про запас стишок на любой случай, а сами каштаны явно указывают на осень жизни, которую и переживал философ, чье имя выпало у меня из памяти, когда писал эти строки, зная о смертельном диагнозе. Конечно, чтение стихов вслух соотносится скорее с осенью жизни, нежели с цветением юности. Тяжко вздохнув, она устремила меланхоличный взгляд вниз, на пальмовое море у нас под ногами.
Я искренне пожалел Пиппу, переживающую осень жизни лишь из-за того, что ее сын намерен вступить в брак. Но надо признать: эти молодые люди обладали особым талантом внушить тебе сознание того, что ты старик.
И дело не в том, что сами они выглядели до неприличия молодо, тут Прейзинг заблуждался. И не в густых шевелюрах, не в плоских животиках, не в узких бедрах. И даже не в развязных манерах, шумном их поведении, игривости их жестов, иронических нотках, сопровождающих любое их высказывание. А в том дело, что им удавалось выдавать за правду ту игру, которую они разыгрывали. Удавалось, разумеется, лишь потому, что та игра обладала безмерным могуществом. И сила той игры была в деньгах, в чудовищных суммах, которыми они оперировали изо дня в день, в непристойных их окладах. Как же можно обращать в игру то, что имеет решающее значение для общества?
Бессмысленность этих потуг осознал после третьей бутылки пива «Хейнекен» даже Вилли, покачиваясь на волнах в желтом надувном круге. Где деньги — там и истина. «Потому, — думала даже Мери Ибботсон, ощущая во рту пыльный привкус угольной таблетки, — нет и в народе единого мнения о том, что же находится по ту сторону радуги». Жители Нормандских островов — это она доподлинно знала, так как на острове Гернси проживала ее кузина, — придерживаются мнения, что по ту сторону радуги находится истина. А дома у нее, в Ливерпуле, исстари поют детскую песенку про радугу, по ту сторону которой вроде бы спрятан клад. Впрочем, Мери Ибботсон, не совсем полагаясь на собственные аналитические способности, так и не дошла в своих размышлениях до конца, она удовлетворилась смутной мыслью о том, что по ту сторону радуги обретается и одно, и другое — то бишь и деньги, и истина. А еще вероятнее, что они суть одно и то же, а именно: деньги и есть истина, а значит, ее кузина права. Есть в этом смысл, уж что-что, а в деньгах там, на Гернси, знают толк. Однако и эту мысль Мери удалось прогнать, не случайно же она всегда недолюбливала ту кузину.
