— И в боях участвовали?
— Ну да. Когда вот эту высотку брали.
— Первое крещение? Страшно, наверное, было?
— Очень, — простодушно признался Толя.
— Это первый раз, — заметил я. — Потом человек, говорят, привыкает, и уже не страшно.
— Врут, — авторитетно заявил Толя. Он отложил шинель, повернулся ко мне. Желтоватый свет падал на его лицо с приметным пушком над припухлыми губами. Блестели большие, доверчивые глаза. — Как же привыкнешь? В бою убить могут. Жизни больше не увидишь. И так-то она сложилась… — И в порыве каких-то мыслей и чувств Толя продолжал: — Шесть классов окончил. А тут немцы пришли. При них какая же жизнь? Прогнали их — в армию ушел…
— Вас призвали?
— Да нет. Мой год еще не призывался.
— Если не призывался, так зачем же вы пошли на фронт?
— А как же? — Толины серые глаза смотрели на меня удивленно. — Войну-то надо быстрей кончать. Пока фашистов не прикончим, никакой жизни не будет. Вот в нашей деревне все ребята ушли добровольно. А как же?
Мы помолчали, потом я спросил:
— Ну, а после войны что вы думаете делать?
— Первое — школу закончу, — мечтательно сказал Толя и неожиданно спросил: — Вы из деревни? Правда, здорово в деревне? — И с сердечной непосредственностью Толя продолжал: — Бывало, идешь, а кругом рожь. Высоченная. Я всегда с отцом в поле ходил. Он агроном. — И тоном, не терпящим возражений, Толя заключил: — Самая лучшая профессия — агроном. Я обязательно стану агрономом.
— Конечно, — отозвался я, а сам подумал: «Таркасов говорил, о любом пиши. Что, к примеру, о Толе напишешь? У него одни мечты. Вся биография в три строчки укладывается…»
Толя погасил плошку. Хрустнул примятый сушняк.
— А вы по какому делу до нас?
— Из газеты.
Я почувствовал, как Толя приподнялся.
— Вы о нашем старшем лейтенанте напишите. Вот человек!..
— О солдате буду писать. Такое задание.
Толя посоветовал:
— Тогда о Петровском. Он один три танка подбил. Вот я, наверное, никогда бы не мог… Или нет, лучше об Игнатове. Он немецкий язык знает. Ловкий и смелый… О Семенихине можно. На фронте с первых дней. Раненый три раза. Или…
Толя, видимо, готов был продолжать, но я обрадовался и перебил:
— Они в вашем взводе?
— Все в нашем отделении, — сказал Толя.
Теперь я знал фамилии людей, о которых можно написать, знал уже кое-что о их делах на фронте. «Утром с этими людьми побеседую», — решил я.
Ночью мне грезился сон. Кто-то дергал меня за плечи, и знакомый голос говорил:
— Товарищ младший лейтенант… Товарищ Залобов! Мы уходим.
— Хорошо. Я слышу. Слышу, черт возьми!..
Потом что-то тяжелое навалилось на меня, опрокинуло на землю…
Разбудил меня сильный грохот. В землянке было темно. Я торопливо кинулся, чтобы разбудить Толю, но его уже не было. Быстро надев шинель, я выскочил в траншеи. На улице светало. В траншеях было пусто. Я даже растерялся и лишь когда увидел в стороне, над полустанком Митрошкино, зарево, сообразил, что там идет бой.
Я кинулся с высотки. У меня было единственное желание — догнать роту. Но в лощине я угодил под минометный огонь и целых полчаса пролежал на земле, чуть прихваченной утренним морозцем. Как только стих бой, я побежал к полустанку и наткнулся на наших батарейцев. От них узнал, что полк сняли с позиций ночью и бой идет уже давно, что полустанок в наших руках и фронт ушел по ту сторону реки.
Я вспомнил, как ночью мне грезилась какая-то чушь, и только теперь догадался, что это меня будил Толя.
Лишь спустя два часа мне удалось перебраться на другой берег. На окраине небольшой деревушки — она только что была отбита от гитлеровцев — я остановился возле группы солдат.
На железной бочке сидел пожилой ефрейтор, дымил самокруткой в палец толщиной и что-то рассказывал столпившимся возле него солдатам. Заметив меня, он оглянулся и на мой вопрос, не знает ли, где рота Таркасова, сказал:
— Так это ж мы.
— Сам Таркасов где?
— Вот по дороге идите. — И ефрейтор махнул рукой в сторону другого конца деревни. — Там он где-то. Таркасова-то ранили опять.
— Может, его уже увезли?
Ефрейтор усмехнулся:
— Увезешь его! Пока его ноги носят, он никуда из роты не пойдет. Не первый раз уже… — И вновь повернувшись к солдатам, ефрейтор продолжал: — Поливал он нас из пулемета, зараза, — ни дыхнуть. Думаем, загубит дело…
