Никто не успел и слова вымолвить, как Дмитрий сунул палец в воду и объявил:
— Готово!
Старик и Дмитрий осторожно перенесли Егордана в хотон и принялись мыть его.
— Все-таки чайник-то поставьте к огню, может, фельдшер согласится у нас чаю выпить, — посоветовала Дарья.
— Вот и я приглашу его к себе да покажу глаза, — оживился Федор, трогая ладонью повязку. — Не станет он у вас чай пить. Я сам его угощу… Выйдем, сынок, переоденемся, закуску приготовим.
Веселовы поспешно вышли.
Только успели подмести юрту и уложить вымытого Егордана на прежнее место, как появился фельдшер с деревянным чемоданчиком в руке.
— Ну, где там твоя болезнь? Давай ее сюда! — весело сказал он на ломаном якутском языке, подходя к больному.
Фельдшер приставил какую-то железную трубочку одним концом к груди больного, другим к собственному уху и стал что-то слушать. Потом он долго ворочал Егордана, стучал по его костлявому телу концами пальцев, щупал его и наконец дал больному, какую-то жирную мазь и несколько порошков.
После этого русский фельдшер попросил Дмитрия полить ему и, моя руки, сказал:
— Цинга у тебя, Егор. От недоедания и тяжелого труда… Эх, не понимаем мы друг друга… Ыарыы[8], цинга, понимаешь, нет?
Важно вошел Лука Губастый, одетый, несмотря на весну, в дорогие меха, будто в сильный мороз собрался ехать в гости к знатным людям. Он медленно и старательно выговаривал русские слова. Однако по-русски он говорил так, что фельдшер долго не понимал его, а поняв, отказался идти к ним и пригласил Федора к себе. Помрачневший Лука вышел.
А фельдшер охотно подсел к столу, когда смущенная Федосья придвинула ему чашку черного чая и большой кусок сахару, извлеченный из ее деревянного ящичка. Фельдшер тут же расколол сахар на мелкие кусочки и пригласил всех разделить с ним угощение. Пришлось составить столы на обе семьи, и все принялись пить чай. Часто заглядывая в большую раскрытую тетрадь, фельдшер с трудом выговорил:
— Чай ис надо да ючюгэй кэпсиэ!
Весело споря, домочадцы постепенно составляют фразу: «Попьем чайку за дружеской беседой».
— Басиба, тойон, басиба! — со стоном говорит Егордан. — Эн тойон коросий!
— Эх, как бы это тебе сказать? — вслух раздумывает фельдшер, перелистывая толстую тетрадь с якутскими словами. — Я враг тойонов и друг таких, как ты, нищих. Я— фельдшер. Тойон — князь Иван Сыгаев. Он — враг… понимаете, враг ваш, а я — друг… Эх, не поймем мы друг друга. Жаль, Афанасию некогда было ехать со мной. Сыгаев — тойон — тьфу! Кусаган![9]
— Кусаган, кусаган! — обрадовался Дмитрий и быстро составил за фельдшера фразу, правда несколько по-своему — А говорит он, друзья мои, такие хорошие слова: «Я не тойон, а фельдшер. Тойон — ваш враг, а я друг ваш. Тойоны — Иван Сыгаев, Федор Веселов, Павел Семенов и Егоровы. Все они собаки, всю жизнь вас обижают. Тьфу!»
Все громко рассмеялись.
— «Ыт», ведь, «собака», — недоумевает фельдшер. — Кто «ыт», Дмитрий?
— Иван Сыгаев — ыт, — объявил Эрдэлир.
— Ой, что ты! — только и успевает воскликнуть Дарья.
Фельдшер радостно захохотал, хлопая Дмитрия по плечу. Потом, отодвинув опрокинутую чашку, сказал, тщательно выговаривая слова:
— Егор, я неделя два раза к тебе… аптека.
Долго бились хозяева и все не могли угадать смысл фразы фельдшера. В это время вошли разодетые Веселовы, отец с сыном.
— Вот, никак не поймем друг друга, — пожаловалась Федосья.
Поговорив с фельдшером, Лука объяснил:
— В неделю два раза будет приезжать.
— Ой! — ужаснулась Федосья. — А чем же мы ему платить-то будем? Ведь и за этот раз платить нечем. Ну, удружил ты нам, Дмитрий: пригласил, не спросясь.
— Да, на малое он не согласится, — заключил Федор и через сына стал приглашать фельдшера к себе.
Лука Губастый, двадцатилетний верзила и силач, не силен оказался в русском языке. Весьма запутанный разговор фельдшера с Лукой представлял примерно следующее:
— Господин фельдшер, пожалуйста, посетите нас. Закуска и вино уже на столе.
— Спасибо, господин Веселов, но я только что поел здесь.
— Кто же это станет пить пустой чай из их грязного медного чайника!
— Я пил, и мне очень понравился их чай.
