Могу предположить, что в письмах я по-прежнему выглядел чем-то вроде учителя.
Ну, в общем, да. Я и писала тебе в надежде на это.
Не могу сказать, что мне роль мудреца не по вкусу, но сейчас ты действительно ближе. Жизнь сближает людей.
Послушай, это ведь очень хорошо, что ты мудр. Мы сейчас и правда разговариваем по-другому, не так, как прежде, но я была бы весьма благодарна, если бы ты продолжал оставаться мудрецом.
Почему ты не ешь?
Что? A-а, нет. Нет. Я лучше подожду. Зато ты, как я вижу, просто в восторге от них.
Устриц — натуральных, живых — следует есть только в непосредственной близости от моря, я все больше убеждаюсь в этом. Тебе же известны все эти глупые разговоры насчет того, что ни в одном порту не найдешь такого выбора морепродуктов, как в Мадриде? Такое могут утверждать только провинциалы. А уж что касается устриц, тут всякие споры просто неуместны. Разница в интенсивности вкуса очевидна.
Честно говоря, мне как-то неприятно есть их живьем. Нет-нет! Оставь их, ешь. Мне неприятно есть их самой, а не смотреть, как это делают другие. Особенно с таким довольным лицом, какое становится у тебя после каждой устрицы. Устрица, глоток вина — я вижу, это своеобразный ритуал.
Это ритуал счастья. Смотри-ка, вот и омар. Как он тебе?
О господи, ну и зверюга.
Да, доисторическая. Я рад, что сегодня здесь нет лангустов. Я бы ни на что не променял эту роскошную даму.
Даму?
Видишь, вот икра. Эта сеньора — просто шедевр природы. И эти кораллы… Ну, на доброе здоровье.
Что ты сказал? На здоровье? Да я умру, если мне удастся ее съесть.
Ну-ну, не прикидывайся неженкой. Это же чистое удовольствие без единого атома жира. В атаку!
С какого бока?
Он такая важная фигура, этот Армстронг?
Да, очень важная. Номер один. Ты даже представить себе не можешь, что это за человек. И в личном плане тоже: умница, замечательно умеет проникать в самую суть, выстраивать свои мысли. Плюс к тому — великолепное чувство юмора.
Не знаю, я как-то никогда не доверял этим якобы кладезям премудрости. Академическая слава редко сопровождается подлинными чувствами и подлинным умом.
Испанская — нет, но англосаксонская — да.
О, довольно, довольно. Чужеземный академизм в общем и целом так же туп, как и испанский, потому что прежде всего это академизм: ему неведомы национальные отличия — это проблема рассеянного склероза, ха-ха-ха. Пора нам уже перестать преклоняться перед всем иностранным, переживать и униженно просить прощения за то, что мы испанцы.
Что за чушь! Кто это говорит?
Ты. Сама грешишь этим. Ты опускаешься на колени перед этим светилом, которое высасывает твои мозги, и ты готова пожертвовать жизнью ради того, чтобы работать с ним. О чем мы говорим?
О чем ты говоришь?
Просто я уже сыт по горло этой глупостью и легковерием, этим преклонением перед всем, что приходит извне. Это нечто вроде кори, которая должна была бы пройти у вас с возрастом, но я уже вижу, что она не прошла: хуже того — она прогрессирует.
У вас? У кого это — у вас? У кого она должна была пройти?
У всех, девочка, у всех.
Послушай. Если я стремлюсь работать с Армстронгом, то лишь потому, что он — крупнейший специалист в поэзии английского романтизма. Я говорю «крупнейший», потому что читала его работы, а также работы почти всех, кто прямо или косвенно занимается этим делом — моим делом. А еще я скажу тебе, что ты палишь наугад, потому что ни черта не понимаешь в том, о чем и о ком я говорю. Я не понимаю, что это на тебя нашло, но стрелял бы ты лучше в другую сторону, а не по мне.
Ну, разумеется. Кто же посмеет спорить с тобой?
Да ведь ты даже ничего не слышал об Армстронге, пока я не упомянула о нем.
Не слышал. Конечно, не слышал. Но мне и не нужно знать его — ни его, ни кого-либо другого, — чтобы с первого взгляда опознать легковерие и глупость.
Значит, я — легковерная дура? Я?
Ну, я не уверен…
Но это же невозможно — выслушивать всю эту чепуху! Ты хоть понимаешь, что сам заблудился в том, что сейчас тут наговорил?
Мне нет дела до Армстронга. Меня возмущает этот тон безоглядного обожания, каким ты говоришь о нем. В этом и заключается зло легковерной глупости. Могу тебе предсказать: у него ты не научишься ничему такому, чего уже не знала бы сама, зато пройдешь целый курс почитания, пока с твоих глаз не спадет повязка и ты не поймешь, что, если действительно стремишься познать лучшее, тебе нужно читать всех этих ханжей, но при этом отойти от них подальше, потому что они жаждут только лести и преклонения. Это власть. Проклятая власть, отравляющая души; яд, который дает победу, триумф — по крайней мере, ему. А вам?
