– Если вам что‐нибудь нужно, – говорит папа Джо, – все что угодно, – дайте знать.
Я не могу отвести взгляда от Джо, она периодически посматривает на меня. Видимо, это она во время поездки рассказала родителям о том, что мой папа заболел. Поза Джо и выражение ее лица – все ее тело как бы говорит: «Ситуация неловкая и странная».
– Фрэнк, – говорит мой папа, – ты отнести пакет наверх и положить это в шкаф мама.
Я протягиваю руку к пакету. Снова смотрю на Джо. Она оттянула назад один из пальцев так, что тот, кажется, вот-вот сломается. Я вижу, что она все еще меня любит и сейчас не знает, как себя вести. Я тоже не знаю, но немного по другим причинам.
– Спасибо за подарки, – бросаю я через плечо и поднимаюсь на второй этаж.
В спальне я захожу в мамину гардеробную, закрываю за собой дверь и вдыхаю в себя тьму, наблюдая за тем, как постепенно тускнеет полоска света под дверью.
Этим вечером, после того как все заснули, я вышел на задний двор посидеть в полном одиночестве. На мне футболка и шорты с логотипом Стэнфорда, все это прислала в подарок Ханна. Я выкладываю нечеткую фотографию луны с подписью «Спокойной ночи, лето на заднем дворе». Несколько человек, в том числе и Джо, ставят мне лайки.
Примерно час я сижу на улице, слушая шум проносящихся по шоссе машин, и думаю о том, каким меня теперь видят мои родители и родители Джо. Вот если бы мы с Джо родились в Корее… Мы были бы тогда настоящими корейцами. Принадлежали бы к одному племени. Но это вовсе не означает, что мы с ней были бы вместе, потому что в каждом племени есть другие подплемена и все их что‐то разделяет.
Разные часовые пояса, разный возраст… И разный уровень доходов. Городские и деревенские. Если на свете так много разных микроплемен, то что вообще это значит – быть корейцем? Что означают все эти навешанные на нас ярлыки? Мои мысли прерывает шорох, он доносится из кустов, которые растут в дальнем конце двора. Вскакиваю на ноги и включаю фонарик на телефоне. Я давно хотел сфотографировать енота или опоссума.
Этот опоссум просто огромный. И в его шерсти есть что‐то зеленое. Это не опоссум.
– Что за?.. – спрашиваю я.
– Ты часто это говоришь, когда мы с тобой вместе, – говорит Джо.
Она вываливается из кустов и разглаживает ладонями футболку.
– Но как?.. – спрашиваю я.
– За три дома от твоего ограждение шоссе разбито, а у вас в заборе дыра, – отвечает она. – Слушай, у меня всего пара минут. Моя машина стоит на обочине с включенной аварийкой.
– Ты с ума сошла.
– Я… я завтра уезжаю.
Черт! Действительно, в Карнеги учебный год начинается раньше, чем в Стэнфорде. Она идет ко мне так, словно у нее под ногами тонкий весенний лед.
– Я просто хотела извиниться, – говорит Джо.
Она делает еще один шаг. Я смотрю на нее. Он так прекрасна, что мне хочется схватить ее и закружить, но внутренний голос говорит мне «нет». Поэтому я молчу.
– Прости меня, – продолжает Джо.
Я стою не двигаясь, сложив руки на груди.
– Я бы хотела быть более смелой, – говорит Джо. Она делает шаг вперед, а потом шаг назад. – Я бы хотела быть такой смелой, как ты. Иногда я чувствую себя полной идиоткой. Мне уже восемнадцать. Я уже взрослая.
Она поднимает голову к небу и вздыхает. А потом снова переводит взгляд на меня.
– Но к черту все это, – продолжает она. – Я просто хотела извиниться. Мне ужасно, ужасно стыдно, и я очень хочу, чтобы ты меня простил. Я понимаю, что звучит это так себе, но я просто хотела сказать, что ты мой лучший друг и я не хочу тебя потерять.
Концовка последней фразы – «я не хочу тебя потерять» – оказывается смазанной, потому что я целую Джо. Проходит гораздо больше двух минут. Ее машину могут оттащить. Ну и пусть. Пусть делают все что угодно. Потому что насрать. Я не хочу всю свою жизнь винить во всем Джо. Я не собираюсь всю свою жизнь в полном одиночестве раздувать в темноте тлеющие угли сожаления.
– Я люблю тебя, юбс, – говорит Джо. – Я всегда буду тебя любить. Ты согласен с тем, что мы всегда будем любить друг друга вне зависимости от обстоятельств?
– Согласен.
– И я согласна.
– Объявляю вас мужем и женой, – говорю я. – Теперь можете… э-э-э… ехать в колледж. Увидимся на каникулах.
