И Джемми Хендрикс молча кивнул.
А в Замудонск-Мартановском в темной комнате на свадебном ложе заплакали Берри Хендрикс и Одри Хендрикс.
Джемми вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул в сторону часовенки. Джемми поцеловал Джанис, которая почему-то покраснела и стала значительно моложе своих двадцати семи. Совершенно юная нетронутая чувишка. И трясло ее от ожидания того неведомого, которое приходит к девушке один раз и не повторится никогда больше. Я имею в виду первую любовь, а не первый секс, чтобы он сдох вместе со словом. Мы с ней смотрели в сторону часовенки. А из нее вышел Джемми. Глаза его сияли, а ноги были широко расставлены. «Барселона» могла быть уверена, что ее ворота будут надежно защищены во время штрафных ударов.
Из часовни выкатилась каменная слеза.
Джемми взял свою юную невесту за руку:
– Пойдем, девочка, пойдем, рыженький, сначала мама-папа твой разрешений на свадьбу просить. Я знаю, у вас, русский, обязательно мама-папа разрешения просить надо.
– Нет, Джемми, у меня мамы-папы. Никого нет, кроме Михаила Федоровича. Благословите нас, дяденька Михаил Федорович…
Я молчал и ждал.
На берегу моря-окияна напротив острова Буяна появился паровоз «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска. Из него вышли Джем Моррисон и Керт Кобейн. Через секунду они стояли перед нами. Глаза Джанис расширились, а Джемми вскрикнул, показывая пальцем на Керта:
– Рыженький, почему не сказал, что у тебя брат есть! Такой, как вторая капля дождя.
Джанис смотрела на Керта, открыв рот. У Керта рот находился в таком же состоянии. Оба твердо знали, что ни братьев, ни сестер у них не было и нет.
И тут в разговор вступил я, поникнув седой лысиной:
– Папанька это твой родный, зачавший тебя в темную греховную ночь не помню какого года, между двумя сеансами минета, коим зарабатывала себе на хлеб насущный маманька твоя, Маргарет Джоплин, сокращенно – Рита Пантера… А тебя зачали совершенно бесплатно в момент внезапно вспыхнувшей страсти между, как я уже говорил, двумя сеансами минета, которые по пять рублей.
– Как так, Михаил Федорович?! – возопили Керт и Джанис. – Как так?!
– Он…
– Она…
– По возрасту…
– По возрасту…
– Как брат…
– Как сестра…
И обои посмотрели на мою поникшую седую лысину, отливавшую золотом в лучах заходящего или восходящего солнца, и добавили до кучи еще один вопрос:
– А кой сейчас годик?
И я поднял седую лысину, отливавшую золотом в лучах заходящего или восходящего солнца, и ответил:
– А какая разница? В этом деле нет времен…
И все замолчали, кроме Джемми, который поклонился Керту в ноги и, поддерживая тяжкий груз защиты «Барселоны», источник будущих продолжателей рода Хендриксов, проникновенно проговорил:
– Здравствуй, отец. Спасибо за дочь, спасибо за рыженький. Благослови нас на свадьбу.
И от сильного душевного напряжения сильно вспотел, от чего Джанис, ровно Наташа Ростова, грохнулась в обморок. И у обоих было счастье, которое они продолжили за часовенкой, где по этому случаю временно наступила ночь.
– Так какой вопрос вопросов ты хотел задать мне, Керт?
Только что народившийся в качестве отца и тестя, Керт молча смотрел на меня, так как именно за вопросом о вопросе вопросов он и отправился на встречу со мной в местечко Вудсток, где в море-окияне есть остров Буян, с часовенкой, в которой медленно умирает (по последним сведениям) камень Алатырь, исполняющий желания. Керт молча посмотрел в сторону часовенки. И из песочных часов послышался шелест сыплющихся вниз песчинок.
– А хочешь ты узнать, мальчик, кто в одна тысяча девятьсот сорок третьем году съел грибной суп, картошку, жаренную на комбижире, и выпил компот из сухофруктов и кто оставил голодным твоего отца Джонни Кобейна в городе Замудонск-Сибирском?
И Керт понял, что именно этот вопрос он и хотел задать, ибо с него каким-то образом и началось его путешествие по жизни.[13]
– Это я, Керт, – сказал молчавший до сих пор Джем Моррисон (а чего ему было говорить раньше, чем это необходимо для развития событий). – Это я съел грибной суп, картошку, жаренную на комбижире, и выпил компот из сухофруктов.
Из часовенки выкатилась очередная каменная слеза.
