Вот и лето подошло к концу. На наш с Кристи клен налетели злые осенние ветры. В закутке между помойкой и забором они витиевато, чисто по-маньеристски, закручивались в маленькие злобные вихри и под их насильно-изощренным дыханием листья краснели, желтели, ножки-стебельки слабели, отрывались от веток и забивались под забор. А если ветер был особо злобно настроен, то, пометавшись меж забором и помойкой, улетали в большой город, где и погибали под метлами равнодушных дворников, накручивались на колеса нечастых по тем временам «Побед» и «Москвичей».
Мы с Кристи к старости несколько ослабели… Да что там говорить «ослабели», мы еле держались на ветке и уже не мечтали соединиться в этом мире. Птица поползень вместе с появившимся минувшим летом прибавлением в семействе улетела в теплые страны и из вежливости предложила лететь вместе с ними. Но… Почему листья не летают, как птицы? В тех странах мы с Кристи наконец бы соединились и стали вечно жить в вечном лете. А потом тихо ушли. Вместе, вместе, вместе… И почему листья не летают, как птицы? Ох нет… Летают… Еще как летают… Но не этого полета я желал. Под ноябрьские мы с Кристи остались на клене одни, так и не познав друг друга. Но были вместе, вместе, вместе… Дай Бог, нам удастся пережить эту осень, зиму, а весной мы возродимся, вновь станем юными, и я не повторю прошлогодней ошибки и возьму Кристи. И будет вечный бал. И так будет вечно. Вечно вместе, вместе, вместе…
Но однажды безразличным унылым утром колокольчик на фонарном столбе рванул поздравление советскому народу с очередной годовщиной Великой Октябрьской революции, и проснувшийся с предпраздничного бодуна ветерок сорвал нас с ветки и понес. А потом приземлил на тротуар, и советские люди с букетами бумажных цветов, шедшие в центр города под революционные и человеческие песни в исполнении духовых оркестров, каким-то чудом обходили нас (есть в людях что-то человеческое), но так будет не вечно. Рано или поздно кто-то из нас прилипнет к подошве ботинка фабрики «Парижская коммуна», а кого-то унесет в решетку водостока. В мрак и ужас замудонской канализации…
И тут нас подняла какая-то рука.
– Смотри, Кристи, – сказал голос, переходящий от поздней юности к ранней взрослости, – последний лист… Как у О’Генри…
– И второй рядом… – ответил девичий голос. – Прямо парочка…
– Как мы с тобой…
– Да ну тебя, Джем, – засмеялась девочка. – Давай возьмем их в гербарий…
– Нет, только этот, – сказал юноша и поднял меня. – Тот, другой, уже какой-то потрескавшийся…
«Возьми ее!» – во весь ослабленный осенью голос крикнул я.
– Ну что ты, Джем, как можно их разлучить, – сказала девочка. – Возьмем оба.
– Да что ты, Кристи, смотри, его тело уже превратилось в прозрачную ломкую сеточку. Мы его даже не донесем до дома. А этот…
«Да, да, да! – кричал я неслышно. – Возьмите меня! Смотрите, какой у меня пронзительно алый цвет! Даже когда я высохну где-нибудь меж листьями свежевышедшего тома БСЭ «вологда – газели», то и тогда я буду таким же алым!..»
А Кристи молчала. Да и что она могла сказать… Знала, что женщины стареют нагляднее мужчин. Правда, живут дольше… Но не всегда, не всегда, не всегда. Я глядел на нее, а она глядела куда-то в сторону, не видя меня, не слыша меня, не познав меня. А потом взлетела с тротуара и опустилась под колеса ГАЗ-51 с духовым «Не спи, вставай, кудрявая»…
И как будто ее не было. Никогда.
А я остался жить.
Кристи положила красный кленовый лист между листьями второго тома «Поднятой целины», и мы пошли на Трубную площадь к праздничному базару, чтобы купить пирожные эклер по шесть рублей штука. Но не дошли. К нам подвалил здоровенный малый из стиляг.
– Нехорошо, чувак, – сказал он, – клеить чужих чувих. Нехорошо.
Здоровый был стиляга. Ох, здоровый. Конечно, в «Крокодиле» они – хиляки, соплей перешибить можно, но этот был какой-то нестандартный. Пожалуй, это его соплей меня можно.
– А что?.. – омерзительно заменжевался я, и у меня также омерзительно ослабли колени. Жутко захотелось писать. – Я ничего. Мы – по школе, по классу. А так я ничего. Ты, парень, не так понял…
