Весь этот рок-н-ролл - страница 44
Зашелестела в моих руках записная книжка. Мелькали Нос майора Дилона, зубами гонявшего очередную козявку, стонал согбенный Елдак, Кристи-старшая по руке рассказывала будущее Джея Моррисона, мелькали приставы, о чем-то задумался городовой Джилиам Клинтон, плотоядно глядел на бронзовую наяду на письменном столе статский советник Глаз Уэйтс из Министерства криминальных связей. И между всем этим, словно ласточки перед дождем, летали в разные стороны ассигнации на общую сумму полторы тысячи рублей. А корова стоила пять рублей, если бы кому-нибудь в Москве пришла мысль покупать корову за пять рублей, когда фунт говядины в мясной лавке можно было взять по десять – двенадцать копеек, а если для супа, то и вовсе за восемь тех же копеек.
Все эти события давно минувших дней мгновенно и плавно (оксюморон, но что поделать, я не создаю события, я просто в них участвую) промелькнули в моей голове. Осталась только горечь из-за уничтоженной сущности Елдака и безвестного, но никак не покойного растворения в нигде Черной Руки… Вот, поди ж ты… Людишки подлые, а все равно жалко… И от этой жалости Фаллос сник, вернулся в состояние Пениса, а я отодвинул ногу от ноги Кристи пятьдесят пятого года, встал и пошел к доске.
А потом мы с Кристи шли из школы домой. К ней домой. Точнее, до ее дома. Как и сейчас, был день осенний, и листья с грустью опадали. Перед поворотом с Большого Каретного на Второй Колобовский промелькнул трехногий пес. Веселым глазом сверкнул… Михаил Федорович?.. Из кармана его бежевого анорака выпала записная книжка… Пошелестела под осенним ветром листьями на асфальте и открылась…
…Мы с Кристи висим на шестой от земли ветке клена, что рос в углу между помойкой и забором, отделявшим наш безразмерный московский двор от школы, где в 9 «Д» классе учились некие Джем Моррисон и Кристи Фитцгеральд. И к которым мы имели какое-то смутное отношение. Но к данной истории они совершенно непричастны, поэтому забудем о них. У нас с Кристи на клене одна жизнь, у них – другая. Нам до них дела нет, а им до нас…
Я немного старше Кристи, поэтому расту у самого основания ветки, а Кристи – чуть дальше, на несколько дней позже моего появления на свет. Давно это было… Ох как давно…
Я был отчаянно молод, а она немыслимо юна. В ней еще не было того совершенства, той зрелости, того осознаваемого призыва, который заставляет трепетать каждую жилочку, каждый прожилок кленовых юнцов на дальнем конце ветки. Все это было еще впереди. В июне, июле, августе нашей не столь долгой, как хотелось бы, жизни.
А пока был месяц май. Точнее, его начало. Я знал, что нам с Кристи предстоит быть вместе, и не спрашивайте, откуда я это знал. Может быть, мне поведала об этом отдыхающая на ветке рядом с нами пчела, хитро улыбнувшись перед отлетом и сообщив о возвращении в положенное время. Может быть, намекнула птица поползень, которая неслась к вершине клена, остановилась на мгновение, плотоядно щелкнула клювом, кхекнула и помчалась дальше любоваться окружающим миром. Я заметил, что птицы-поползни весьма романтичны. В противоположность прагматичным скворцам, обнаглевшим до такой степени, что не могут жить в естественной среде обитания, а ждут, когда человек соорудит им жилье, и только тогда соизволят совокупиться и принести потомство. Но я не об этом. Я о том, что мы с Кристи жили в постоянном ощущении предвкушения, когда не надо гнать коней, а ожидать, плавая в сладости самого ожидания. Кристи постепенно взрослела и смотрела на меня с неким недоумением, не понимая, чего я жду. Ведь девочка созрела, она уже готова, она уже переполнена любовью, уже в ней, у самого основания, зреет семечко, готовое к оплодотворению… Вернулась пчела, посмотрела на меня, но я отрицательно покачал своими зазубренными краями. И птица поползень, которая пробегала мимо нас с червяками для своих птенцов, неодобрительно смотрела на меня. А я все медлил. Я боялся. Боялся, что, когда мы соединимся под ночным ветром, что-то кончится, что-то перейдет в другое измерение и навсегда исчезнет. И, я бы сказал, умрет сладость ожидания. Кристи томилась. Она не понимала, что великое торжество открытия бывает лишь раз в жизни, а потом наступает обыденность. Улететь по ту сторону звезд можно только однажды, а потом… Кто помнит имена шестьдесят четвертого космонавта, сто двадцать второго… Так и в любви. Вот я и тянул, тянул, тянул… А Кристи ждала, ждала, ждала…
