И вот шесть лет назад в один прекрасный день Ванда зашла в кабинет Юго. Он обернулся, поглядел на девочку, близоруко прищурившись, и, казалось, в первое мгновение не узнал её.
— А, это ты, дорогая моя Ванда! — наконец воскликнул он. — А что это ты такая печальная? Такая красивая девушка не должна грустить.
У Ванды задрожала нижняя губа.
— Меня никто не любит… — прошептала она.
— Ну что ты всё выдумываешь!
— Все любят мою сестру. На меня всем наплевать.
— Я тебя люблю, Ванда.
— Значит, только ты меня и любишь, дядя Юго.
Теперь Ванда не могла как маленькая забраться к Юго на коленки. Она прижалась к его плечу и разрыдалась.
Амариль, не зная, что делать, обнял девочку и принялся приговаривать:
— Ну-ну, не плачь, не надо плакать… — Из-за жалости к ребенку, из-за того, что в его жизни не было ничего такого, над чем он мог бы заплакать, у него на глаза навернулись горькие слезы и побежали по щекам. — Слушай, Ванда, — взяв себя в руки, как мог весело предложил он, — хочешь, я тебе покажу кое-что очень красивое?
— Ч-что? — всхлипнула Ванда.
Амариль в своей жизни знал красоту единственной вещи во всей Вселенной.
— Ты Главный Радиант когда-нибудь видела? — спросил он.
— He-а. А что это?
— Это штука, которой твой дед и я пользуемся в работе. Видишь? Вот он.
Он указал на чёрный куб, стоявший на письменном столе.
— Ничего красивого, — фыркнула Ванда.
— Пока — да, — согласился Амариль. — Но ты погляди, что будет, когда я его включу.
И включил. В комнате погас свет, и она наполнилась разноцветными светящимися точками.
— Видишь? А сейчас я увеличу изображение, и все эти точки превратятся в разные математические знаки.
Так он и сделал. Казалось, что-то прошелестело в воздухе, и кругом запестрели самые разнообразные знаки — буквы, цифры, стрелочки и линии; ничего подобного Ванда раньше не видела.
— Ну, разве не красиво? — спросил Амариль.
— Да, красиво, — проговорила Ванда, придирчиво разглядывая значки и уравнения, которые (она этого, конечно, не знала и знать не могла) обозначали возможные варианты будущего. — Только вот этот кусочек мне не нравится. Он какой-то неправильный, — и она ткнула пальцем в уравнение, расположенное слева от неё.
— Неправильное? Почему тебе кажется, что оно неправильное? — нахмурился Амариль.
— А потому что оно… некрасивое. Я бы его как-нибудь переделала.
Амариль нервно откашлялся.
— Ну-ка, дай я его увеличу… — сказал он, и уравнение приблизилось. Юго, прищурившись, принялся разглядывать его.
— Спасибо тебе большое, дядя Юго, — сказала Ванда, — за эти красивые огоньки. Может быть, я когда-нибудь пойму, что они значат.
— Вот и хорошо. Надеюсь, ты немножко развлеклась?
— Чуть-чуть, спасибо, — пробормотала Ванда и, слегка улыбнувшись, вышла из кабинета.
Амариль был уязвлен в самое сердце. Он терпеть не мог, когда кто-либо высказывал критические замечания в адрес Главного Радианта, тем более двенадцатилетняя девочка… ничего в нём не смыслившая.
Он и подумать не мог, что с этого мгновения началась революция в психоистории.
Ближе к вечеру Амариль зашёл в кабинет Гэри Селдона. Это и само по себе было крайне необычно, поскольку Юго практически никогда не покидал своей кабинет — даже для того, чтобы поговорить с коллегами, работавшими у него за стеной.
— Гэри, — хмуро и обескураженно проговорил Амариль, случилось нечто страшное. Странное, просто невероятное.
Селдон с грустью смотрел на Амариля. Тому было всего пятьдесят три, но выглядел он намного старше — сутулый, измождённый. Когда Гэри напирал, Юго неохотно отправлялся на медицинское обследование, и все врачи в один голос советовали ему на время оставить работу (кое-кто советовал вообще уйти на пенсию) и отдохнуть. «Только так, — говорили доктора, — он мог бы поправить здоровье. А не то…» Селдон слушал и обреченно качал головой. «Стоит отнять у него его работу, и он умрет ещё скорее — умрет несчастным. Нет выбора».
Тут Селдон понял, что находится в забытье и не расслышал, что ему поведал Юго.
— Прости, Юго, — пробормотал он. — Я отвлекся. Повтори, пожалуйста.
— Я сказал, что случилось нечто из ряда вон выходящее.
