— И о чём они разговаривали?
— Точно она не помнит. Ты же понимаешь, как трудно порой вспомнить сон, особенно когда он снится в необычном месте. Но она помнит, что говорили они о смерти, и думает, что о твоей, потому что ты такой старый. Но два слова она запомнила точно: «смерть» и «финики».
— Как?
— Смерть и финики.
— И что это, по-твоему, значит?
— Не знаю. А потом, как она говорит, они прекратили разговор и ушли, а она проснулась в кресле, и ей стало холодно и страшно, и с тех пор она никак не может успокоиться.
Селдон задумался.
— Послушай, дорогая, — сказал он немного погодя, — стоит ли придавать значение детским снам?
— Прежде надо задать себе вопрос, Гэри, был ли это сон.
— Что ты имеешь в виду?
— Ванда не помнит точно, спала ли она. Она говорит: «вроде бы уснула».
— И каковы же твои варианты?
— Может быть, она задремала и сквозь сон услышала реальный разговор — реальный разговор живых мужчин.
— Живых мужчин? Которые говорили о том, чтобы убить меня с помощью фиников?
— Да, что-то вроде того.
— Дорс, — решительно проговорил Селдон, — я знаю, что тебе всюду мерещится грозящая мне опасность, но дело зашло слишком далеко. Зачем кому-то может понадобиться убивать меня?
— Между прочим, две попытки уже были.
— Не спорю, но надо же учитывать обстоятельства. Первая попытка была предпринята вскоре после того, как Клеон назначил меня премьер-министром, и исходила от дворцовой мафии, так сказать, которая была оскорблена до глубины души столь неожиданным выбором кандидатуры на этот пост. Вот некоторым и показалось, что всё уладится, если меня убить. Вторая попытка покушения была предпринята джоранумитами, рвавшимися к власти, которые думали, что я стою на их пути к заветной цели, ну и добавь к этому ещё затаенную злобу Намарти.
К счастью, ни одна попытка не увенчалась успехом, но откуда взяться третьей? Я уже десять лет как не премьер-министр. Кто я теперь? Стареющий математик, одной ногой на пенсии, и, уж конечно, бояться меня некому, и никому я не мешаю. Джоранумиты искоренены все до единого. Намарти давным-давно казнен. Ни у кого не может быть причин желать моей смерти. Словом, Дорс, очень прошу тебя, успокойся. Когда ты нервничаешь из-за меня, тебе плохо, а от этого ты ещё сильнее нервничаешь, а мне бы этого не хотелось.
Дорс встала, подошла к столу Гэри, оперлась ладонями о крышку, и, наклонившись к самому лицу мужа, отчетливо проговорила:
— Конечно, тебе легко говорить, что ни у кого не может быть причин желать твоей смерти, но причин искать никто не будет. Правительство у нас теперь ни за что не отвечает, и если кто-то захочет…
— Стоп! — громко и строго прервал её Селдон. — Ни слова, Дорс. Ни слова против правительства. Ещё слово — и в конце концов ты заведёшь нас в ту самую беду, о которой говоришь.
— Но я всего-навсего с тобой разговариваю, Гэри!
— Пока — да, но если у тебя войдет в привычку заводить такие дурацкие разговоры, слова просто начнут соскальзывать у тебя с языка в любой компании — даже в компании тех, кто с превеликой радостью донесет на тебя. Очень прошу тебя, ни при каких обстоятельствах не высказывай никаких политических воззрений.
— Я постараюсь, Гэри, — проговорила Дорс с плохо скрытым раздражением, развернулась и вышла из комнаты.
Селдон проводил её взглядом. Дорс тоже немного состарилась, но старость её была удивительно красивой, так что порой ему казалось, будто жена и не старится вовсе. Она была всего на два года моложе Селдона, но внешне за двадцать восемь лет их совместной жизни изменилась гораздо меньше, чем он, что было вполне естественно.
Волосы её поседели и стали серебряными, но местами сквозь седину проглядывали озорные юные рыжие прядки. Кожа на лице Дорс стала чуть более дряблой, в голосе появилась сухость и хрипотца, ну и, конечно же, она стала носить одежду, подобающую пожилой женщине. Тем не менее движения её остались такими же ловкими и быстрыми. Казалось, никакие годы не в силах помешать её способности всегда прийти на помощь Гэри в случае необходимости.
Гэри вздохнул. Ох, как же это тяжело, когда тебя против твоей воли защищают… а порой — ну просто невыносимо!
